За коммунизм. 1957 г. (г. Данков)
З А К О М М У Н И З М № 10 (3 1 6 0 ) Рассказ И кормили везде, к а к есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба пополам с опилка ми и жидкая баланда из . „ брюквы. Кипяток— где давали, *(г).ь^ второго в нос, Да С у д ь б а ч е л о в е к а а где нет. д что там гово рить, суди сам: до войны ве сил я восемьдесят шесть к и лограмм, а к осени тянул уже не больше пятидесяти. Одна кожа осталась на костях, да и кости-то свои носить было не под силу. А работу давай, и слова не скажи, да такую ра боту, что ломовой лошади и то не в пору. В начале сентября из лаге ря под городом Кюстрином пе ребросили нас, сто сорок два человека советских военно пленных, в лагерь Б-14, не подалеку от Дрездена. К то му времени в этом лагере бй- ло около двух тысяч наших. Все работали на каменном карьере, вручную долбили, ре зали, крошили немецкий ка мень. Норма— четыре кубомет ра в день на душу, заметь, на такую душу, какая и без это го чуть-чуть, на одной ниточке в теле держалась. Тут и нача лось: через два месяца от ста сорока двух человек нашего эшелона осталось нас пятьде сят семь. Это ка к, браток? Ли хо ? Тут своих не успеваешь хо ронить, а тут слух по лагерю идет, будто немцы уже Ста линград взяли и прут дальше, на Сибирь. Одно горе к дру гому, да та к гн у т, что глаз от земли не подымаешь, вроде и ты туда в чужую, немецкую землю просишься. А лагерная охрана каждый день пьет, пес ни горланят, радуются, лику ют. II вот как-то вечером верну лись мы в барак с работы. Целый день дождь шел, лох мотья на нас хоть выжми; все мы на холодном ветру про дрогли, ка к собаки, зуб на зуб не попадает. А обсушиться негде, согреться— то же самое, и к тому же голодные не то что до смерти, а даже еще хуже . Но вечером нам еды не полагалось. Снял я с себя мокрое рванье, кинул на нары и говорю: «Им по четыре кубометра выработ ки надо, а на могилу каждо му из нас и одного кубометра через глаза хватит». Только и сказал, но ведь нашелся же из своих какой-то подлец, до нес коменданту лагеря про эти мои горькие слова. Комендантом лагеря, или по- ихнему лагерфюрером, был у нас немец Мюллер. Невысоко го роста, плотный, белобры сый и сам весь какой-то белый: и волосы на голове белые, и брови, и ресницы, даже глаза у него были белесые, навыка те. Йо-русски говорил, ка к мы с тобой, да еще на «о» нале гал, будто коренной волжа нин. А матерщинничать был мастер ужасный. И где он, проклятый, только и учился этому ремеслу? Бывало, выст роит нас перед блоком— барак они так называли,— идет перед строем со своей сворой эсэ совцев, правую руку держит на отлете. Она у него в ко жаной перчатке, а в перчат ке свинцовая прокладка, чтобы пальцев не повредить. Идет и (Начало в 6,7,8). кровь пускает. Это он назы вал «профилактикой от грип па». И та к каждый день. Все го четыре блока в лагере бы ло, и вот он нынче первому блоку «профилактику» устраи вает, завтра второму и так и далее. Аккуратный был гад, без выходных работал. Толь ко одного он, дурак, не мог сообразить: перед тем, к а к идти ему руку прикладывать, он, чтобы распалить себя, ми нут десять перед строем ру гается. Он матерщинничает по чем зря, а нам от этого легче становится: вроде слова-то на ши, природные, вроде ветер ком с родной стороны подува ет... Знал бы он, что его ру гань нам одно удовольствие доставляет,— уж он по-русски не ругался бы. а только на своем языке. Лишь один мой приятель-москвич злился на него страшно. «Когда он ру гается, — говорит, — я глаза закрою и вроде в Москве, на Зацепе, в пивной сижу, и до того мне пива захочется, что даже голова закружится». Так вот этот самый комен дант на другой день после то го, к а к я про кубометры с ка зал, вызывает меня. Вечером приходят в барак переводчик и с ним два охранника. «Кто Соколов Андрей?» Я отозвал ся. «Марш за нами, тебя сам герр лагерфюрер требует». По нятно, зачем требует. На рас пыл. Попрощался я с товари щами, все они знали, что на смерть иду, вздохнул и пошел. Иду по лагерному двору, на звезды поглядываю, прощаюсь и с ними, думаю: «Вот и от мучился ты, Андрей Соколов, а по - лагерному— номер триста тридцать первый». Что-то жал ко стало Иринку и детишек, а потом жаль эта утихла и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бес страшно, к а к и подобает сол дату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться все-таки трудно... В комендантской— цветы на окнах, чистенько, ка к у нас в хорошем клубе. За столом— все лагерное начальство. Пять человек сидят, шнапс глушат и салом закусывают. На столе у них початая здоровенная бу тыль со шнапсом, хлеб, сало, моченые яблоки, открытые бан ки с разными консервами. Ми гом оглядел я всю эту жратву, и— не поверишь— га к меня за мутило, что за малым не вы рвало. Я же голодный, ка к волк, отвык от человеческой пищи, а тут столько добра перед тобою... Кое-как задавил тошноту, но глаза оторвал от стола через великую силу. Прямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистоле том играется, перекидывает его из руки в руку, а сам смотрит на меня и не моргнет, к а к змея. Ну, я руки по швам, стоптанными каблуками щелк нул, громко та к докладываю: «Военнопленный Андрей Соко лов по вашему приказанию, герр комендант, явился». Он и спрашивает меня: «Так что Михаил ШОЛОХОВ же, русс Иван, четыре кубо метра выработки— это много?» «Так точно,— говорю, — герр комендант, много». «А одного тебе на могилу хватит?» «Так точно, герр комендант, вполне хватит и даже останется». Он встали говорит: «Я ока ж у тебе великую честь, сей час лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и рас пишешься». «Воля ваша»,— говорю ему. Он постоял, по думал, а потом кинул писто лет на стол и наливает пол ный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: «Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия». Я было из его рук и ста кан взял и закуску, но ка к только услыхал эти слова,— меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один чорт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!» Поставил я стакан на стол, за куску положил и говорю: «Благодарствую за угощение, но я непьющий». Он улыбает ся: «Не хочешь пить за нашу победу? В таком случае вы пей за свою погибель». А что мне было терять? «За свою погибель и избавление от мук я выпью»,— говорю ему. С тем взял стакан и в два глотка вылил его в себя, а за куску не тронул, вежливенько вытер губы ладонью и говорю: «Бла годарствую за угощение. Я готов, герр комендант, пой демте, распишите меня». Но он смотрит внимательно так и говорит: «Ты хоть за куси перед смертью». Я ему на это отвечаю: «Япосле пер вого стакана не закусываю». Наливает он второй, подает мне. Выпил я и второй и опять же за кус ку не трогаю, на от вагу бью, думаю: «Хоть на пьюсь перед тем, к а к во двор идти, с жизнью расставаться». Высоко поднял комендант свои белые брови, спрашивает: «Что же не закусываешь, русс Иван? Не стесняйся!» А я ему свое: «Извините, герр комен дант, я и после второго ста кана не привык закусывать». Надул он щеки, фыркнул, а потом ка к захохочет и сквозь смех что-то быстро говорит по- немецки, видно, переводит мои слова друзьям. Те тоже рас смеялись, стульями задвигали, поворачиваются ко мне морда ми и уже, замечаю, как-то иначе на меня поглядывают, вроде помягче. Наливает мне комендант третий стакан, а у самого ру ки трясутся от смеха. Этот стакан я выпил врастяжку, от кусил маленький кусочек хле ба, остаток положил на стол. Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с го лоду пропадаю, но ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть свое, русское достоинство и гордость, и что в скотину они меня не пре вратили, ка к ни старались. После этого комендант стал серьезный с виду, поправил у себя на груди два железных креста, вышел из-за стола безоружный и говорит: «Вот что, Соколов, ты — настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я— тоже солдат, и уважаю достойных противни ков. Стрелять я тебя не буду. К тому же сегодня наши доб лестные войска вышли к Вол ге и целиком овладели Ста линградом. Это для нас боль шая радость, а потому я вели кодушно дарю тебе жизнь. Сту пай в свой блок, а это тебе за смелость»— и подает мне со стола небольшую буханку хлеба и кусок сала. Прижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу, и до того растерялся от такого неояшданного пово рота, что и спасибо не с ка зал, сделал налево кругом, иду к выходу, а сам думаю: «Засветит он мне сейчас про меж лопаток, и не донесу ре бятам этих харчей». Нет, обо шлось. И на этот раз смерть мимо меня прошла, только хо лодком от нее потянуло... Вышел я из комендантской на твердых ногах, а во дворе меня развезло. Ввалился в ба рак и упал на цементовып пол без памяти. Разбудили меня наши еще в потемках: «Рассказывай!» Ну, я припом нил, что было в комендант ской, рассказал им. «Как будем харчи делить?» — спрашивает мой сосед но нарам, а у са мого голос дрожит. «Всем по ровну»,— говорю ему. Дожда лись рассвета. Хлеб и сало резали суровой ниткой. Доста лось каждому хлеба по к у сочку со спичечную коробку, каждую крошку брали на учет, ну, а сала, сам понимаешь,— только губы помазать. Однако поделили без обиды. Вскорости перебросили нас, человек триста самых крепких, на осушку болот, потом в Рур скую область на шахты. Там и пробыл я до сорок четверто го года. К этому времени на ши уже своротили Германии скулу набок и фашисты пере стали пленными брезговать. Как-то выстроили нас, всю дневную смену, и какой-то приезжий обер-лейтенант го ворит через переводчика: «Кто служил в армии или до войны работал шофером,— шаг впе ред». Шагнуло нас семь чело век бывшей шоферни. Дали нам поношенную спецовку, на правили под конвоем в город Потсдам. Приехали туда, и растрясли нас всех врозь. Ме ня определили работать в «Тод- те»— была у немцев такая дта- рашкина контора по строитель ству дорог п оборонительных сооружений. Возил я на «Оппель-адмп- рале» немца-инженера в чине да ’ я майора армии. Ох, и толстый же был фашист! Маленький, пузатый, что в ширину, что в длину одинаковый и в заду плечистый; к а к справная баба. Спереди у него над воротни ком мундира три подбородка висят и позади на шее три толстючих складки. На нем, я так определял, не менее трех пудов чистого жиру было. Хо дит, пыхтит, к а к паровоз, а жрать сядет— только держись! Целый день, бывало, жует да коньяк из фляжки потягивает. Кое-когда и мне от него пере п а д а л о ^ дороге остановится, колбасы нарежет, сыру, за ку сывает и выпивает; когда в добром духе,— и мне кусок к и нет, к а к собаке. В руки ни когда не давал, нет,* считал это для себя за низкое. Но к а к бы то ни было, а с лагерем же не сравнить, и понемногу стал я запохаживатьея на че ловека, помалу, но стал по правляться. Недели две возил я своего майора из Потсдама в Берлин и обратно, а потом послали его в прифронтовую полосу на строительство оборонительных рубежей против наших. II тут я спать окончательно разучил ся: ночи напролет думал, к а к бы мне к своим, на Родину сбежать. Приехали мы в город- По лоцк. На заре услыхал я в первый раз за два года, ка к громыхает наша артиллерия, и, знаешь, браток, к а к сердце забилось? Холостой еще ходил к Ирине на свиданья, и то оно так не стучало! Бои шли восточнее Полоцка уже кило метрах в восемнадцати. Нем цы в городе злые стали, нерв ные, а толстяк мой все чаще стал напиваться. Днем за го родом с ним ездим, и он рас поряжается, к а к укрепления строить, а ночью в одиночку пьет. Опух весь, под глазами мешки повисли... «Ну,— думаю,— ждать боль ше нечего, пришел мой час! И надо не одному мне бежать, а прихватить с собою и моего толстяка, он нашим сгодится!» Нашел в развалинах двух килограммовую гирьку, обмо тал ее обтирочным тряпьем, на случай, если придется уда рить, чтобы крови не было, кусок телефонного провода поднял на дороге, все, ч т о ' мне надо, усердно приготовил, схоронилпод переднее сиденье. За два дня, перед тем ка к распрощался с немцами, вече ром еду с заправки, виж у ,— идет пьяный, к а к грязь, не мецкий унтер, за стенку ру ками держится. Остановил я машину, завел его в развали ны и вытряхнул из мундира, пилотку с головы снял. Все это имущество тоже под си денье сунул и был таков. (Продолжение следует). Р е д а к т о р Н. Т . М Я Ч И Н . Данновснми раипищеномбинат доводит до сведения население района, что Данковская мель ница приступила с 23 января к размолу зерна населению. Р а й п и щ е ко м б и н а т. Данковскому отделу культуры требуется шофер на автомашину „ГАЗ-51". Зарплата по смете. Адрес редакции: рабочий поселок Данков, Липецкой области, улица Карла Маркса, 7. Телефоны редакции: редактора— 54, общий— 51. Данковская типография. . Заказ 62, Тираж 2460.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTMyMDAz