Народное слово. 2013 г. (п. Лев-Толстой)

“Народное слово” 17 сентября 2013 г. * № 101 (10258) * 3 Олигарх Владимир Коротеев Вдо х н ов е ние Литературная страница – Ну, что? – спросила тётя Таня и села за стол напротив мужа. – Что? – вздрогнул дядя Лёша и замер с ложкой у открытого рта, судорожно пытаясь вспомнить, где прокололся. Мысли – вроссыпь, вразброс и вскачь. Говорил у магазина с “быв - шей”. Так ведь никто не видел. Вы - пил тёти Танину растирку (водку с перцем). А не оставляй на виду – выдыхается. Деньги с пенсии под подушку спрятал. Там и денег-то три сотни. “Мелкие грехи, семеч - ки”, – постепенно успокоился дядя Лёша. – Денег нет, вот что! – наконец соизволила объяснить тётя Таня. Дядю Лёшу отпустило: речь шла о деньгах вообще, о стратегических запасах. Ну, тут всё ясно! Мужчина – это любовь и голуби. Женщина – любовь и деньги... “Акции “Газ-нефть”! 100- процентную прибыль!”, – вдруг от - печаталось в глазах дяди Лёши. Разместили заметку хитро, не очень броско, в левом нижнем уголке районной газеты. “Для своих, посвящённых”, – сообразил дядя Лёша и принялся думать, что бы это значило. В кон - це концов его осенило. – На кого же тебя я спокину, до - рогая подруга моя?.. – пел к вече - ру дядя Лёша. И наутро, когда про - снулся, – пел, и умывался – пел, и за столом сидел – пел. – Ты куда собрался-то? “Споки - ну…” – подозрительно посмотрела тётя Таня. Женщина! Всё ей расскажи да покажи: есть и у мужчины свои тайны. Лютовала за окном февраль - ская вьюга, набивая в рукава, кар - маны и за ворот мягкий, мелкий, что мучная пыль, снег. Асфальт - ную дорогу перемело: кое-где че - рез неё текли сыпучие ручейки и струи. “Опять серебряные змеи че - рез сугробы поползли”, – вспомнил дядя Лёша школьные стихи. – Автобус ходит? – спросил он первого встречного. – Х-х-х-одит! – глухим голосом откликнулся прохожий, закутанный с ног до головы: то ли Павел Ива - нович, то ли Иван Павлович – не разобрать. И добавил, сбрасывая с головы капюшон: – Может быть! Впрочем, дядя Лёша и сам по - нимал, что тут главное – кто за ру - лём. Рисковая натура – выйдет в рейс, нет – не будет автобуса... – А ты куда собрался? – В район! – Зачем? – За... тем. Неистребимо человеческое лю - бопытство. Ну, скажи дядя Лёша, еду, мол, за большими деньгами. Кто бы ему поверил? “Под Полтавой денег много, да их даром не дают!” – по-битюцки растягивая гласные, пел когда-то дед Осип. “Что Полтава? – думал дядя Лёша. – И у нас будь умный, рот не разевай”... Приплясывая, постукивая ка - блуком о каблук, он долго стоял на остановке, согреваясь надеждой на удачу и лёгкими, вполголоса, неприличными выражениями. – Раз-два-три! – разминал он ноги, раскачивал туловище, вра - щал зад. – Раз! – хрустнуло что-то в пояснице. – Два! – треснули брю - ки в шагу. – Три! – поскользнулся и чуть не упал. А всё любовь, так её растак... План был прост, как воробей: купит дядя Лёша акции, сдаст по курсу – в другой банк, а на прибыль... Ого! Это без денег мужик – пустяк, с деньгами-то! Заявится домой ярко- нарядный, стройный, подтянутый, дорогим одеколоном взбрызнутый – равняйсь, смирно!.. Держи, жена, подарок: шубу соболью, манто или что там ещё... А то и на дорогом автомобиле подкатит: садитесь, сударыня! Да не туда, на переднее сиденье садитесь... Любовь? А и есть любовь: смо - три, мол, какой я! На винтах да фильдеперсовый, а тебя не бро - саю. Не бросаю я тебя! В то время, как за такого-то – любая... “Нет, сначала – сапоги! – обо - рвал дядя Лёша разбегавшиеся мысли. – Шубу – потом...” Стал вспоминать размер тёти Таниной ноги: 36,6? Это темпе - ратура. 37,3? Это диагноз – ОРЗ. Ровно 40? Это водка с перцем. 37? 38? Мысленно представил свою ногу и её: сравнивали иногда по утрам, лежа в постели поверх оде - яла и дурачась – когда делать было нечего или ночь удавалась на сла - ву. И решил: тридцать шестой. И опять сомнения: нога у тёти Тани нестандартная – всё-таки русская женщина. Это и Пушкин заметил: “Едва найдёте вы в России две пары”... Впрочем, это он о балет - ных парах, а тётя Таня поднима - лась на сцену лишь однажды, ког - да поздравляла мужа с окончани - ем посевной. Но нога, правда, нестандарт - ная: то в подъёме тесно, то в “го - ляшках” жмёт. А как узнать? Не об - мерять же сонную? Сапоги, похо - же, отпадали, шуба – тоже, оста - вался автомобиль-универсал: и ей хорошо, и ему... В снежной мгле как-то вдруг по - казался из-за поворота рейсовый автобус. “Молодец! – мысленно похва - лил дядя Лёша водителя. – Море - ман. Душа морская!” Офис банка располагался в старом здании, которое сайдин - гом и ярчайшей черепицей довели до умопомрачительного, по рай - онным меркам, шика. Массивные, тёмного дерева двери с золочёны - ми (лужёная медь) ручками, тур - никет у входа, журнальный столик для охраны, пустующий в это утро, резиновый пупырчатый коврик у двери. “Живу-у-ут! – позавидовал дядя Лёша с надеждой. – Подумаешь 100 %. Они и 200 выплатят!” Эх! Не знал дядя Лёша, ро - дившийся и выросший в колхоз - ной глубинке, что такое Капитал. И пролетарских классиков, поу - чавших массы, что этот самый ка - питал за пятак удавит, за копейку штаны снимет, тоже не читал... Да и читал бы: что бы это изменило? Легковерен простой народ. Всё бы ему выпить на дармовщинку да вприсядку у трактира поплясать, да на грош пятаков накупить! И не научишь его... На улице по-прежнему мело: стылый, с иголкой, ветер как раз на углу, где располагался офис, раскручивал снежную спираль. И поднимал, и опускал её, и вертел: и кольцом, и воронкой, и лентой- завирухой, туда поддувая и сюда, брюки с голенищ стягивая, полы куртки заворачивая. Офис открывался в десять, а на часах (часы у дяди Лёши ста - рые, с облезлой позолотой, на ко - жаном, размякшем уже от времени ремешке) было без четверти. Полюбовавшись в зеркальное стекло на своё отражение (куртка аляска на синтепоне, чёрная вяза - ная шапочка – тётя Таня вязала, в баню ходить, войлочные до колен сапоги с длинными шнурками), он проник взором вовнутрь. Кремо - вый свет люминесцентных ламп заливал небольшой уютный зал, у входа работал теплогенератор, у стены, тёплые и мягкие, навер - ное, стояли диван и пуфик. В тре - тьем окне за стеклом уже занима - ла своё место женщина-оператор, две другие охорашивались пока у зеркала, четвёртая (оператор? охранник?) задумчиво ходила у двери, время от времени останав - ливалась у журнального столика, поправляла вазу с сухими цвета - ми, выжидала время. А чего вы - жидать? Открывала бы. Пока око - ченевший клиент разлепит губы, пока придёт в себя, оглядится... Как раз и время наступит. Но массивные, со стеклом две - ри по-русски были заложены на швабру, да ещё подпёрты низким, старого фасона табуретом, остав - шимся, наверное, от прошлой жиз - ни, а красная ковровая дорожка, что уводила вглубь, была пока что рыхло скатана и походила на спя - щего средь поля кабанчика. Назяб - нув на автобусной остановке, чуть отпотев в промороженном насквозь автобусе и вновь набравшись сты - лого ветра, дядя Лёша втрое чаще курил, втрое чаще стучал каблу - ком о каблук, втрое чаще... Ладно! Без труда не выловишь рыбку из пруда... Правда, есть би - блейская притча про обезьяну с го - рохом; несла, сердечная, кувшин, в кувшине – горох. Уронила одну горошину – бросилась подымать… А горох-то из кувшина и потёк ру - чьём – собирай, не ленись! Жадность да зависть. Две подружки-сестрички, две кумы- неразлучницы... Когда покине - те вы человеческое сердце? Не съем, так надкушу... Эхма! – думал дядя Лёша, жалея уже о поездке. Жил как жил, нет, дай – ещё луч - ше. Автомобиль? А зачем ему ав - томобиль? Корову на лугу пасти? А ей шубку – зачем? Чтобы мужики чужие заглядывались? Купишь на свою голову... И так – не так, и этак – не этак! Чтобы согреться, стал дядя Лёша вспоминать лето, как лежал он в гамаке под грушей, лениво, по-барски, сдаивая в горсть чёр - ные ягоды черёмухи. Её было мно - го, и созревала она рано. И виш - ни уже чуточку румянились с бо - ков, и яблоки на ветках – мелкие, пиком, зелёным кульком – уже на - ливались. Ягоды черёмухи – мягкие, слад - ко вяжущие рот – сразу обволаки - вали язык, губы, не было бы твёр - дых, как просо, косточек – совсём было бы хорошо. – А ну-ка вон ту, вон ту!.. Запретный плод сладок, даль - няя ягода всёгда кажется самой вкусной: потянулся дядя Лёша за спелой кистью – кувырь! Вывалил - ся из гамака! Не привык ещё отдыхать по- городскому. И гамак он покупал не нежиться, а для дела: отгородить клумбу от гусей – дёргали, длин - ношееи, рассаду. Поднявшись с четверенек, дядя Лёша долго ло - вил гамак руками, долго подводил, подтыкал, подсовывал его под зад. Гамак не слушался, качался, ускользал. Плюх! – и едва не промахнул - ся, не сверзился вдругорядь, но завалился-таки, и, укладывая в га - маке ноги, некоторое время взбры - кивал ими, как новорожденный те - лок в одеяле. Потом затих, заслу - шался... На серебряной флейте играла золотисто-зелёная иволга: – Или-или, куль-куль-куль, куль-кульком, куль-кульком... Молодой петух хрипло – сели, наверное, батарейки – и не ко вре - мени тянул на огороде: – Ку-ка... Скука, мол. В дикоросте затеяли возню певчие дрозды: – Тити-вити, тити-вить! Дядя Витя бросил пить... У зябликов, у тех своя версия: – Раз-лю-лю-лю-лю малина! Поля-Полечка-Полина: тётя Поля повлияла, тётя Поля повлияла... Тётка Поля, мол, заставила, сам бы не бросил. В будние дни, в суете и заботах, дядя Лёша не за - мечал, не обращал внимания на это чулюканье, улюлюканье, щелч - ки и посвисты – всё летело мимо уха, сквозняком. А это – жизнь, го - лос её... Не зря уединяются поэты, писатели, художники. Услышать этот голос, осмыслить его, запом - нить, а потом уж, в меру своего та - ланта, перенести на холст, на чи - стый лист бумаги, оставить память о нём: при мне, мол, было так-то, а как при вас – смотрите сами. Время у дверей, на уличной, холодной их стороне, тянулось медленно. Время! Безучастное, безликое, равнодушное ко всему, казалось бы, время! Но нет похожих дней, часов, да что часов – мгновений. Минута в объятиях любимой и ми - нута с мешком картошки на спине – разные минуты. День в Крыму, на Черноморском побережье, и день в забое, в шахте – разные дни. Ме - сяц на Мальдивах и месяц в КПЗ – разные месяцы... Вспомнил дядя Лёша сказку про жадного купца: нанял тот ра - ботника, а платить за работу – жалко. Мол, только что позавтра - кал работник – уже обед, пообедал – ужин. Вот и захотел купец день продлить. – Это просто! – посоветовал мудрец. – Садись-ка на лужайку, бери в руки вилы и придерживай солнце. Оно к закату, а ты его – на полдень! И так – целый день... Да шубу надень! Надел купец шубу, сел на лужайку и стал придержи - вать солнце. А вилы купцу доста - лись тяжёлые, а шубу мудрец ски - дывать не велел – время обидит - ся, а купец толст был, как все куп - цы, и густо бородат... Долог показался день купцу! Так долог, что посулил он прина - родно прибавить плату работнику, да не успел – удар хватил. Глянул дядя Лёша на часы – без пяти минут десять. Ветер над - дал, стал не просто сносить, а за - глядывать за пазуху, снова лезть под полы куртки, опять потягивать за штанину – погрелся, мол, дай другому. Женщина у дверей вяло, с но - ска, развернула ковровую дорожку и, думая о чём-то своём, стала на - против двери, прямо – глаза в гла - за – глядя через стекло на дядю Лёшу. “Ладно! – подумал он, время от времени непроизвольно испол - няя зубами плясовую. – Я мужик, я калёный, ладно! К Таньке, было дело, в сапогах ходил на босу ногу в феврале... Там, понятное дело, любовь была, грела. А здесь? А будь на моём месте лядащая ста - руха, пожилой человек, девчуш - ка с голыми коленями, женщина в демисезонном пальто с ребёнком, скажем, на руках? Так и стояли бы – дроби продавая?” Завоеватель есть завоеватель, думал дядя Лёша дальше. Он при - шёл в чужую страну, победил и по - беждённый выполняет его злую волю. Мы-то чью злую волю вы - полняем? Волю мелкого и непри - метного начальника, и даже не на - чальника – вахтёра, сторожа, кон - дуктора в автобусе, проводника в поезде... Да мало ли? Кондуктор в зимнем поле выталкивает из авто - буса детдомовского подростка, у которого не оказалось денег опла - тить проезд, уборщица на вокзале турит в три шеи в ледяную январ - скую ночь бездомного бродягу – несть таким примерам числа! Обыденная, уже ставшая при - вычной, жестокость. И не дума - ет человек, что всё это вернёт - ся к нему же. Но что удивительно – вроде бы и правы они. Инструк - ция! И пожалел бы кто, да само - го со службы могут наладить. Кто виноват и что делать? – извечный русский вопрос. Но попробуем от - ыскать виновного – есть же у ве - рёвки конец!? Скорее всего, не найдём. Да и если бы нашли, при - пёрли к стенке – радости мало: “А что я? Это коллегиальное реше - ние! Помните, голосовали на со - брании – “принять за основу”? Не помните? Память, значит”... Дядя Лёша, преодолевая вну - треннюю дрожь и вызванивая зу - бами самые ласковые слова, попы - тался улыбнуться женщине: когда- то от его улыбки девушки снопами валились, да что – грозовые обла - ка разлетались! – П-п-пожалуйста!.. – мягко прошептал он. Женщина и бровью не повела: сердце и капитал, любовь и бизнес несовместимы. Это знает каждая деловая женщина, знают и муж - чины. Дядя Лёша только не знал и всё смотрел – нежно, зазывно, мол, лет десять бы назад... Эх! Из - мотала дядю Лёшу жизнь, как ве - тер полотняную рубаху, забытую на бельевой веревке, на прищеп - ках... Он миролюбиво развёл рука - ми: мол, не просился бы я в тепло, как щенок с улицы, да на дворе-то не май. Женщина!.. Женщина смотрела ровно. Час назад она сама, укры - вая от ветра лицо, давала дёру по этой улице, но отогрелась, и всё забылось. Дядя Лёша стал пока - зывать на пальцах: мол, закрывае - тесь всегда на пять-десять минуть раньше, а как открывать... Озяб - шие руки повиновались плохо, ка - ляные от мороза пальцы станови - лись колом, вдыбки, жестикуляция получилась неверной и, наверное, непристойной, потому что женщи - на, всё так же равнодушно взгля - дывая на дядю Лёшу, покрутила пальцем у виска. Холодно было заворачивать рукав, но дядя Лёша завернул – десять! Он показал женщине часы, постучал по стеклу одеревенев - шим пальцем – звук получился мёртвый, тупой, как о могильную плиту. – Ж-ж-ж-жен... Женщина круто повернулась и стала уходить в глубину зала. Один шаг, другой, третий... Почудилось дяде Лёше, что оставляют его одного в глухом без - людном поле, в снежной кутерьме и свистопляске – страх и смерть ему неминучие! Он инстинктив - но рванулся вперёд за женщиной, как ребёнок за мамой, но поскольз - нулся, наступив на шнурок, и упёр - ся плечом в дверь. А плечо у дяди Лёши – коромысло, стекло ста - ло накось, треснуло и со звоном осыпалось на пол. Он упал лицом вниз, но до земли, до пола не до - летел, наткнулся животом на тур - никет. Его развернуло, как магнит - ную стрелку, головой на юг, ногами на север... – Тпру! Тпру! – закричал он почему-то, хотя коней поблизости не было – сработала, наверное, генетическая память. – Стой! Стрелять будем! На красной ковровой дорожке, тяжело, неуклюже, по-медвежьи поднимающегося с колен, его и скрутили подоспевшие откуда-то охранники. - Руки вверх! Руки за спину! – Куда руки-то? – спросил дядя Лёша. – Вверх или за спину? Болел живот, во рту привкус меди, а может быть, и золота. Вернулся он домой ровно че - рез пятнадцать суток – худой, не - бритый, с козлино отрастающей уже бородкой, в оттянутых в коле - нях брюках. Последние три ночи спал в камере, не раздеваясь. ...Шёл по улице медленно, с трудом, тыком передвигая тяжё - лые, как утюги, подошвы – шнурки как отобрали в отделении так и не отдали. Стыдно было – а за что? За попытку быстро разбогатеть... – Батюшки! – всплеснула рука - ми тётя Таня. – Олигарх! Что ей, женщине, скажешь? Ничего не скажешь, за неё же и страдал!