Липецкая газета. 2005 г. (г. Липецк)

Г Поэтический островок Виктор Осколков чуК 100-летию со дня рождения писателя Слово об усталых победителях Комбат Светлой памяти нашего земляка, Героя Советского Союза комбата Владимира Сап­ рыкина, дважды погибшего, оклеветанного на Родине и наконец обретшего покой в род­ ной земле. Земля моя! Прими меня, прими В сопровождении скорбного эскорта. Как мать, меня укрой и обойми. Прости, что я к тебе вернулся мертвым. Ты изболелась, высохла, скорбя О сыновьях, потерянных до срока. О, как мне было трудно без тебя, Как холодно лежать в стране далекой! В ушах грохочет тотпоследний взрыв, Я все еще воюю, как когда-то. Прости, что я один остался жив, Когда погибли все мои ребята. На этой безымянной высоте Они легли, укрыв ее телами. Во мне сегодня в вечной темноте Еще горит их душ святое пламя. Мне приговор был вынесен людьми, И в этом ты совсем не виновата. О Родина, пойми меня, пойми, Прими, как сына, блудного солдата. Защитники ледовых перевалов Через много лет после окончания войны на восточном побережье Черного моря в со­ шедших с гор льдах были найдены тела со­ ветских солдат, охранявших перевалы от фашистских захватчиков. Вас льды Кавказа бережно спустили С обрывистых заоблачных высот. Вы спали в братской ледяной могиле Там, где так близок ясный небосвод. Защитники ледовых перевалов! Над пропастью, где рядом рай и ад, Вы превратились в ледяные скалы, Чтоб ни на шаг не отступать назад. Вмерзая в лед, Вы избежали тлена, Лежали б так в течение веков, Предпочитая вражескому плену Посмертный плен нетающих снегов. В глазах у нас — Виденье грозовое: Не в хронике военной, Не в кино — Картина схватки, Подлинного боя, Во льдах запечатленного давно. Из тех времен вы с гор спустились сами, Чтоб по-солдатски прямо показать, Как вы своими мертвыми телами Остановили вражескую рать... Завещание Памяти героя Сталинграда маршала Василия Ивановича Чуйкова. Ад прошел до девятого круга, Не дай Бог испытать никому... И в Кремлевской стене по заслугам Предназначено место ему. Но старик пребывает в печали, Избегая речей и похвал. Все настойчивей снятся ночами Те, кого он на смерть посылал. А она уж давно не сводила И с него своих пристальных глаз. И, собрав ослабевшие силы, Отдает он последний приказ: — Ни к чему мне кремлевская урна В тесной ямке среди кирпичей. Схороните под небом лазурным Возле павших моих сыновей. На Мамаевом древнем кургане Мне вольготней и ближе до звезд. Пусть же вечной обителью станет Этотратный российский погост. Там во имя солдатского долга Землю сплошь устилали тела, И, от крови багровая, Волга, Как сестричка, их в Каспий несла. Мы с ребятами вышли из боя, Все отдав той проклятой войне. Нам, оглохшим отлязга и воя, Хорошо полежать в тишине, Посмотреть на заволжские дали, На спасенный от ворога край. Что ж, в аду мы уже побывали, Уготовь же нам, Господи, рай... У Вечного огня Они пришли к собратьям павшим, Сюда, где речи не нужны, К ребятам, так и не узнавшим Исхода страшной той войны. Стоят бывалые солдаты, Не поднимая головы: Они как будто виноваты, Что живы, А друзья — мертвы. Что их собою не прикрыли, Отпули вражьей не спасли, Не прорвались к ним, Не отбили И до своих не донесли. Горит огонь, и чист, и светел, Не меркнет в ярком блеске дня. Колышет стяги легкий ветер, Касаясь бережно огня... «Золотое слово» Шолохова «Тихий Дон» и духовные традиции русской литературы Явление Михаила Александровича Шолохова в русской литературе XX века не только глубоко закономерно, но и составляет итог ее многовекового развития, теснейшим образом связанного с жизнью народа и государства. В романе «Тихий Дон», как в океане, слились воедино многочисленные реки и ручейки русского национального мироощущения, которое зародилось в древности, расцвело в классический период отечественной культуры и во многом исчерпало себя в XX веке. П одлинно духовная история России началась с её кре­ щения князем Владимиром и подвига его сыновей, Бориса и Глеба, которые пожертво­ вали жизнью, приняли венец мученичества ради того, что­ бы на Руси не разгорелась междуусобица. А уже в «Сло­ ве о полку Игореве» накану­ не татарского нашествия князь Святослав «изронил золотое слово», которое ста­ ло программой выживания Руси на века. Это был не только способ существования славянских племен, но и за­ лог духовного призвания Свя­ той Руси, которая должна стать одним из земных уде­ лов Пресвятой Богородицы, освященным идеалом вза­ имной любви и согласия. Свет религиозно-нрав­ ственного выбора русских князей — святых Бориса и Глеба, тверского князя Миха­ ила, прекратившего своим жертвенным подвигом рас­ прю между Москвой и Тве­ рью, — тянется к XX веку, к судьбе последнего русского царя, который пошел на са­ мозаклание ради оправдания России в очах Божиих и ее спасения. Трагические события са­ мой разрушительной русской смуты, во время которой на­ род не только не понял под­ вига царской семьи, высот ее смирения перед Крестом, но и оказался сопричастным ее уничтожению, легли в осно­ ву великого романа М.А. Шолохова «Тихий Дон». Ро­ ман наиболее глубоко вопло­ тил заключительный аккорд той драмы, которую на про­ тяжении многих веков гото­ вили враги самодержавной монархии России, народу, нашей национально-культур­ ной самобытности. Для осознания современ­ ного положения России по­ учительно проследить этапы борьбы двух противопо­ ложных начал и тенденций в русской истории и культуре, которые получили глубокое, всеобъемлющее разрешение в творчестве М.А. Шолохова. В «Слове о полку Игоре­ ве» сталкиваются своеволие князя Игоря, его желание личной славы и победы лю­ бой ценой с государственны­ ми интересами и идеалами Руси, которые всегда проти­ воположны тщеславию гордо­ го человека. Самочинство князя и противление воли Божией , выраженной в затмении солнца перед похо­ дом, неминуемо приводит к трагедии. Врачевать эту рану призвано «золотое слово» князя Святослава, которое предполагает религиозное единение — в смирении, са­ моумалении и укреплении со­ борного целого. «Механизм» соборности поистине бесце­ нен, поскольку всегда выру­ чал Россию из, казалось бы, безнадежных катастрофичес­ ких ситуаций. Потому-то «зо­ лотое слово» Святослава не­ тленно, оно хранится в ирра­ циональной глубине нашего национального самосознания. Символично и то, что про­ износит его князь-отец, обра­ щаясь к сыновьям, ведь про­ блема отцов и детей является также архетипичной для рус­ ской литературы. Она восхо­ дит к образу Пресвятой Тро­ ицы, где Отец, Сын и Святой Дух исполнены величайшей любви и смирения друг перед другом. «Золотое слово» Свя­ тослава Киевского насквозь религиозно: О сыны, не ждал я зла такого! Загубили юность вы свою, На врага не вовремя напали, Не с великой честию в бою Вражью кровь на землю проливали. Ваше сердце в кованой броне Закалилось в буйстве самочинном. В «Капитанской доч­ ке» А.С. Пушкина, повести об очеред­ ной русской смуте, все то же противо­ стояние порочной личной воли человека и Божьего Про­ мысла. Поэтика повести че­ рез образы метели-беснования подводит автора к формуле русского бунта, «бессмыслен­ ного и беспощадного». При­ чем бесы разрушения граж­ данской войны XVIII века равнозначны бесам револю­ ции на Донщине в XX веке: природа бунта едина. Пушкин и Шолохов родственны в са­ мом художественном способе осмысления исторических со­ бытий, предполагающем их духовные первопричины. В «Капитанской дочке» есть ряд эпизодов, раскрывающих извечный смысл противосто­ яния двух начал: своеволия и законопослушности. Новая смута, разделение на Руси ковались ее истори­ ей: Пугачева окрыляет при­ ме Отрепьева (заметим, выполнявшего волю католи­ ческого Запада). Но устрем­ ления и Пугачева, и князя Игоря в какой-то степени пе­ рекликаются: на первый план выходят честолюбие, жела­ ние успеха любой ценой. Пу­ гачев говорит: «Лучше раз напиться живой крови, а там — что Бог даст!». Эту сомнительную «муд­ рость» Гринев отвергает чи­ сто русским, христианским пониманием проблемы: «Но жить убийством и грабежом — значит, по мне, клевать мертвечину». Законопослуш­ ность, понимаемая как по­ сильное следование Божьим заповедям, является един­ ственно верным путем пре­ одоления смуты, будь то Древняя Русь, век Екатери­ ны или XX век. Осмысление соборного и индивидуалистического на­ чал в жизни казачества при­ надлежит Н.В. Гоголю в по­ вести «Тарас Бульба». Про­ шлое Запорожской Сечи не просто романтизировано в ней. Гоголь продолжил раз­ работку ключевого архетипа нашей культуры — понятие соборности, которое является определяющими в казачьем братстве. Сыновья Бульбы — бывшие киевские бурсаки, получившие духовное об­ разование. Однако разница между ними велика. Остап — целостная нату­ ра, соответствующая идеалу своего времени: он «считался всегда одним из лучших то­ варищей». Никакие плети и розги не могли заставить его предать ближнего. «Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о другом не думал» (то есть был чист в помыслах). Казачьему братству в по­ вести противопоставлена лю­ бовь к женщине. Андрий, покидая родной дом, весь по­ глощен мечтами о прекрасной полячке. Он — страстная на­ тура, именно это подчеркива­ ет Гоголь. Сладострастие, не­ чистота, нецеломудрие в по­ мыслах превращают казака в игрушку бесовских сил, хотя «в тогдашний век было стыд­ но и бесчестно думать казаку о женщине и любви, не отве­ дав битвы». Противоположные духов­ ные установки сыновей Тара­ са Бульбы вмещают в себя такое глубокое и трагическое содержание, что развить его впоследствии окажется по плечу только Шолохову. По­ весть Гоголя пронизана ду­ хом христианской жертвенно­ сти и патриотизма, она при­ зывает к самоотказу в служе­ нии Истине, высшей идее, за которую не жаль отдать и саму жизнь. Эта сущность жертвенного служения, дохо­ дящая до желания положить жизнь «за други своя», будет отражена Шолоховым в ряде эпизодов «Тихого Дона». Во время одного из сраже­ ний Первой мировой войны Григорий Мелехов, «опален­ ный радостной решимостью», спасает личного врага Степа­ на Астахова, который триж­ ды в этом бою стрелял ему в спину. (Заметим, что оба ге­ роя страстно любят одну жен­ щину). Но любовь-страсть преодолевается Григорием ради общего дела, ради той идеи «товарищества», кото­ рая составляет пафос и пове­ сти Гоголя. Мелехов жертву­ ет собой, спасая Астахову жизнь, поскольку принцип: сам погибай, а товарища вы­ ручай — лежит в основе ка­ зачьего братства. Если это понятие разруш ается, то постепенно уничтожается и сам смысл существования казачества. Таких христиан­ ских движений души немало у шолоховского героя. И это своеобразное казац­ кое мировоззрение, определя­ емое как чувство целого, идет в натуре героя из глубины веков, связывая таким обра­ зом «Тихий Дон» с «Тарасом Бульбой». Ощущение себя частью большой казачьей се­ мьи у Мелехова уходит кор­ нями в тяжелый XV век, ког­ да «... бранным пламенем объялся древлемирный сла­ вянский дух и завелось каза­ чество — широкая , р а з ­ гульная замашка русской природы, и когда все поречья, перевозы, прибрежные поло­ гие и удобные места усеялись казаками, которым и счету никто не ведал... Это было, точно, необыкновенное явле­ ние русской силы: его вы­ шибло из народной груди ог­ ниво бед». Гоголь также под­ черкивает христолюбив каза­ чества и его ненависть к «не­ христианским хищникам», ты мою вынаешь! Сгубилась что выразилось в поэзии то­ варищества и братских отно­ шениях в казачьей общине. «Одни только обожатели жен­ щин не могли здесь найти ничего, потому что даже в предместье Сечи не смела по­ казываться ни одна женщи­ на». Женщина и казачество во многом были несовместимы. Ж енщина необходима только как мать семейства, а не как предмет вожделения. И в этом плане показательна речь Тараса, в которой выра­ жена философия товарище­ ства, его религиозно-нрав­ ственная основа: «Нет уз свя­ тее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но пород­ ниться родством по душе, а не по крови, может один толь­ ко человек». В речи Тараса звучат горь­ кие, но справедливые мысли, которые актуальны и сего­ дня. Тарас обличает стяжание, чужебесие, предательство род­ ной культуры : «Милость чужого короля, да и не коро­ л я , а паскудная милость польского магната... дороже для них великого братства. Но и у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в по­ клонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства». В ответ на смуты и разде­ ления, поглощенность земной суетой, казачество сплачива­ ется духом борьбы с «князем века сего», дьяволом, кото­ рый засевает человеческие души соблазном мирского благополучия, прививая рав­ нодушие к высшим ценнос­ тям. Но при этом знамена­ тельно, что сопротивление злу возможно при наличии хотя бы «крупицы русского чув­ ства»! Оно уподобляется ма­ лой закваске, которая в состо­ янии поднять все тесто, а в аллегорическом смысле — изменить общественную ситу­ ацию. Образ Григория Мелехова — это образ-итог, в котором напряженно пульсирует борь­ ба Добра и Зла. Он как бы вбирает в себя всю изощрен­ ную борьбу этих начал из ли­ тературы прошлого, не толь­ ко гоголевского наследия, но и Достоевского, Толстого. Идеи, носителями которых выступали те или иные герои классической литературы, у Шолохова вместились в одно создание, поэтому трагичес­ кая судьба Григория достойно завершает «золотой век» рус­ ской литературы. И стория турчанки неоднократно со­ относилась в кри­ тике с запретной любовью Григо­ рия и Аксиньи. И надо ска­ зать, что образы-символы не­ чистой силы учитывались Шолоховым. Мотив «женс­ кой чары» начинает звучать с первого же комплимента Григория Аксинье: «Волосы тебя дурнопьяном пахнут», ночь сближения Аксинью сотрясает дрожь, и она одно­ временно «полыхает жаром» — так Шолохов передает одержимость человека страс­ тью. Замороченность ею так велика, что Аксинья «переро­ дилась» после покоса. «Буд­ то кто отметину на лице сде­ лал, тавро выжег». Сущность человеческая смешивается с бесовской. В разговоре с от­ цом Гришки слова Аксиньи сыплются «одно другого страшней и бесстыжей». Ав­ тор считает нужным подчер­ кнуть, что «Аксинья беснова­ лась». Да и сама героиня чув­ ствует свою любовь к Ме­ лехову как наваждение, злые чары, она скажет ему: «Душу I я...». Но лечение души кол­ довством, которое предприни­ мает Аксинья, еще сильнее запутывает ее в клубок стра­ сти. Аксинья не пытается об­ легчить душу исповедью в Церкви, покаянием, что яв­ ляется единственным сред­ ством уничтожения греха. Наоборот, не столько отлить тоску по Гришке, сколько желание присушить его к себе, отнять у всех и владеть безраздельно становится ее сокровенным помыслом. Наталья в противовес Ак­ синье является верной женой и матерью. И в этом контра­ стном противопоставлении об­ разов многое идет от Гоголя, который разделял чисто жен­ ское очарование и семейный материнский долг. Подобно матери сыновей Бульбы Шо­ лохов подчеркивает в своих героинях: Наталье, Ильинич­ не, верующей матери Бунчу­ ка — не только самоотвер­ женность, но и желание ос­ тановить заблудшую душу на путях греха. Особенно ярко это сказывается в эпизоде прощания Бунчука с мате­ рью, которая хочет молитвой, иконой, крестным знамением оградить сына от пагубного выбора. Следует заметить, что на Дону исстари складыва­ лась традиция нежного и бе­ режного отношения казака к матери. Донской писатель Ф. Крюков отмечал , что у ка­ зака на чужбине в горе и пе­ ред смертью было принято вспоминать не жену или лю­ бушку, но мать, мысленно просить у нее молитв, проще­ ния и благословения. Если метафизика жерт­ венности и своеволия создает в образах Аксиньи и Натальи постоянное напряжение борь­ бы за счастье, то в образе Да­ рьи, погрязшей в блуде, Шо­ лохов выпукло выделяет мо­ тив нечистоты, присущей ее характеру. Сама Дарья гово­ рит о себе, что она живет, как придорожная белена. Образ ядовитого цветка не случаен: общение с женщиной-блудни- цей так же смертоносно для души, как отрава для тела. Да и конец Дарьи символичен: ее плоть становится ядом для окружающих. Напомним, что именно Дарья пожелала зла Наталье, завидуя ее чистоте и цело­ мудрию. Она как воплощение нечистой силы стремится ув­ лечь за собой в погибель как можно большее количество людей. Так, если Аксинья только на миг представила себе возможность избавиться от Степана, то Дарья хладно­ кровно убивает Котлярова, хотя он приходится ей кумом: при крещении ребенка они породнились во Христе. Похоть и смерть идут рука об руку в художественном мире Шолохова, ибо «все позволено», если нет веры в высшее, абсолютное начало, которое связано с понятием праведного суда и возмездия. В романе есть женский образ, который напрямую со­ отнесен с гоголевскими ведь­ мами. Это образ Елизаветы Моховой, которая росла, «как в лесу куст дикой волчьей ягоды». Она продолжает ряд женских характеров, реали­ зующих себя вне дома и се­ мьи. У этих героинь выстра­ ивается определенная цепоч­ ка сравнений: Аксиньи с дур- нбпьяном, Дарьи с беленой, Лизы с волчьей ягодой. Мо­ хова сначала заморочила го­ лову Митьке Коршунову, ко­ торый предлагал ей «венцом» покрыть грех, потом очарова­ ла безвестного казака-студен- та. Двойственность женской красоты в ее образе достигает апогея, что проявляется в портрете: улыбка «жалит» или «жжет», как крапива, у нее очень красивые глаза «с ореховым оттенком, но в то же время неприятные». Герои легко сходятся с Елизаветой, причем без всяких чувств с ее стороны. Пожалуй, это самый циничный вариант отноше­ ний мужчины и женщины в романе, который к тому же сопровождается инферналь­ ной образностью: «Это не баба, а огонь с дымом!» Характеризуя Мохову, писатель прибегает к прямым цитатам из Гоголя. Вот вос­ клицание студента: «Она дья­ вольски хороша». Тут почти дословно повторяется выска­ зывание кузнеца Вакулы об Оксане: «... отчего она так чертовски хороша? Е!е взгляд, и речи, и все, ну, вот так и жжет, так и жжет...»; Но если у героев Гоголя любовь-страсть заканчивал <?я тихой семейной идиллией, ^ героиня Шолохова презирает - семейный очаг, который свя­ зал бы ее обязанностями жены и матери. Студент-ка­ зак пишет в дневнике: «Она гордится совершенством форм своего тела. Культ самопочи­ тания — остального не суще­ ствует». Перед нами женщи­ на, в душе которой произош­ ла подмена: вместо «образа и подобия Божия» правит бал сатана, доводящий культ пло­ ти до самообожествления. Ат­ мосфера «арцыбашевщины», в которой пребывает герой и его избранница, настолько удушающая, что тот предпо­ читает уйти на войну. И записывает в дневнике: «Выход! Иду на войну. Глу­ по? Очень. Постыдно? Полно же, мне ведь неку­ да деть себя. Хоть крупицу иных ощущений». Но ведь и в «Тарасе Буль­ бе» Гоголь писал о «крупице русского чувства», которое способно преобразить челове­ ка, сделать его из обывателя героем. С ледует отметить, что русские писатели XIX века многое сде­ лали в изображении характеров, которые реализуются в «искусстве» разделения и противостоя­ ния. К типу Ярославны, бла­ говерной княгини, верной, преданной жены, хранитель­ ницы домашнего очага, тяго­ теют немногие образы: Тать­ яны Лариной, Маши Мироно­ вой, Марьи Волконской, На­ таши Ростовой. К ним же примыкают женщины, испо­ ведующие' жертвенный само- отказ, — Лиза Калитина, Соня Мармеладова и другие. Но уже вал «прогрессис­ ток» и инфернальниц разно­ го толка стремительно нарас­ тает в творчестве И.С. Тур­ генева и И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, И.С. Лескова и А.П. Чехова. Шолохов говорил о том, что на него влияют все рус­ ские писатели. Правда, твор­ ческие связи автора «Тихого Дона» с романами Достоев­ ского, в частности с «Беса­ ми», почти не выявлены. А ведь метафизика своеволия, виртуозно развенчанная в романе Достоевского, получа­ ет не менее выразительную и духовно глубокую трактов­ ку в «Тихом Доне». Идеи ли­ бералов и социалистов-рево- люционеров, которые движут сюжеты в «Бесах» и «Тихом Доне», стары, как мир. Про­ грамма расшатывания «ос­ нов», которая излагается у Достоевского, повторяется Шолоховым, только масшта­ бы преступного эксперимен­ та различны. У Достоевско­ го — это губернский город, у Шолохова — «тихий Дон», место векового противостоя­ ния Добра и Зла, место зарож­ дения казачества. При чтении романа «Бесы» трудно отделаться от впечатления, что гоголевские ведьмы и «чаровницы» — предшественницы многих ге­ роинь Достоевского. Но вме­ сто самоуслаждения они ре­ шили заняться политикой, судьбой уже не отдельных личностей, а целых госу­ дарств. Так, Варвара Петров­ на, мать главного «беса» — Ставрогина — обнаруживает свою инфернальную сущность с первых страниц повествова­ ния: она хочет полностью подчинить своей воле старше­ го Верховенского. Но терпит поражение: «Желтое лицо ее почти посинело, губы были сжаты и вздрагивали по кра­ ям. Секунд десять полных смотрела она ему в глаза мол­ ча, твердым, неумолимым взглядом и вдруг прошепта­ ла скороговоркой: «Я никог­ да вам этого не забуду!». Нереализованные амби­ ции, отсутствие смирения выливаются в желание разру­ шать всё и вся. Люди с «но­ выми» идеями оказываются как нельзя кстати. «Она, конечно, понимала, что ей нельзя водиться с эти­ ми людьми, но все-таки при­ нимала их с жадностью, со всем женским истерическим нетерпением и, главное, всё чего-то ждала... Говорили об уничтожении цензуры и бук­ вы Ъ, о замене русских букв латинскими... о полезности раздробления России по на­ родностям с вольною федера­ тивною связью , об унич­ тожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской рефор­ ме и прокламациях, об унич­ тожении наследства, семей­ ства, детей и священников, о правах женщин...» и пр. Оз­ вученные планы тотального разрушения пока с жадно­ стью впитывает в себя рус­ ская дворянка, но в «Тихом Доне» они уже становятся программой действий Шток­ мана, Гаранжи, Бунчука, Из- варина, Подтелкова, Кошево­ го, Котлярова, Валета и дру­ гих — целого легиона бесов, которые ополчились на пра­ вославную Россию... Ч то же в состоянии п р о т и в о с т о я т ь «злому упору» большевиков, на­ правленному на разрушение святынь? Ритм православной жизни, в кото­ ром особое внимание автора романа привлекают два вели­ ких праздника — дни Пасхи и Св. Троицы. Мистическое, глубинное в е я н и е ^собыхдя Ш схи и Троицы на духовную жизнь «тихого Дона» выдержано у Шолохова, в определенной симметрии. Пантелей Проко­ фьевич твердо решил прими­ рить Григория с Натальей и перед Пасхой в письме к сыну прямо поставил об этом воп­ рос. «Григорий ответ задер­ жал. После Троицы получи­ ли от него коротенькое пись­ мо». Великим постом движет­ ся отряд Подтелкова по дон­ ским степям: необходимо вов­ лечь в революционную борь­ бу всё новых и новых людей. Вот тут-то и роняет свое «зо­ лотое слово» автор, мастерс­ ки перелагая его в хор народ­ ных голосов, которые отказы­ ваются осквернять Светлое Христово Воскресение. Крас­ ные казаки заявляют Бунчу­ ку: «— Иди воюй, Аника, а мы с родными братьями сра­ жаться не будем! — Мы им и без оружия доверимся. — Святая Пасха — а мы будем кровь лить?» Белые и красные казаки братаются на Пасху, тем са­ мым отбрасывая прочь соци­ ально-классовые противоре­ чия. Так Пасха становится центральным духовным собы­ тием романа, указывающим единственно верный путь вы­ хода из гражданской между- усобйцы. «Мнениенародное», слагающееся из реплик про­ стых людей, свидетельствует о том, что казаки начинают осознавать искусственность своего разделения по полити­ ческим интересам. Заключительная книга «Тихого Дона» пронизана мотивами вины, покаяния и смирения. После смерти На­ тальи и Ильиничны хозяйкой мелеховского куреня стано­ вится Д уняш ка , которой предстоит примирить в одном доме героев-антагонистов: Мелехова и Кошевого. Ду­ няш ка — особенно при ­ влекательный женский образ в романе. В смутное время даже Наталья не удержалась от страшного поступка, погу­ бив дитя во чреве, Дуняшка же лишена пагубных разру­ шительных страстей. Не слу­ чайно ее сравнение в романе с лазоревым цветком — по­ этическим символом красоты донской степи. В ее образе оживают черты Ярославны, плачущей о непутевом муже и несчастном брате, одинако­ во дорогим ее сердцу. Григорий Мелехов в фина­ ле романа возвращается в но­ вую семью, где его сына вос­ питывает сестра-христианка. В мелеховском курене нет Кошевого —человека-дороги, нет женгцин-соперниц. Траги­ ческое разделение казачества, начавшееся в романе на Тро­ ицу, должно быть преодоле­ но в Светлое Христово Вос­ кресение. Дуняшка, Григорий и Мишатка объединятся в пасхальной радости, ибо именно Великим постом берет на себя крест добровольного возвращения домой Григо­ рий, чтобы стать опорой сыну. Возвращение героя в се­ мью как малую Церковь про­ ецируется на идею объеди­ нения всего народа, выстра­ данную в годы гражданской войны и выраженную устами старика Чумакова: «С черке­ сами воевали, с турками вое­ вали и то замирение вышло, а вы все свои люди и никак промежду собой не столкуе­ тесь... Ну, мыслимое ли дело: русские православные люди сцепились между собой, и удержу нету. Ну, повоевали бы трошки, а то ить четвер­ тый год на драку сходитесь. Я стариковским умом так сужу: пора кончать!». Призыв мудрого казака к миру в «Тихом Доне» не что иное, как вариация на тему «золотого слова» князя Свя­ тослава, сказанного в древно­ сти, а в XX веке ставшего убеждением простого челове­ ка из народа. Оно же является и автор­ ским словом-завещанием, ко­ торое не только венчает «зо­ лотой век» русской литерату­ ры, но и обращено к нам, пе­ реживающим непростое вре­ мя, когда так важно духов­ ное самоопределение. Вот по­ чему необходимо понимать и хранить шолоховское Слово как национальную святыню: для спасения культуры и дер- жавности государства Россий­ ского! Людмила САТАРОВА, профессор, доктор филологических наук. г. Липецк. ' ~Ч- I