Липецкая газета. 1995 г. (г. Липецк)

сч астливые и рок овые дни 21 ок тября 1995 т . великого писателя № 211 (1025) шея к 1 2 5 - л е т и ю со д н я р о ж д е н и я И . А. Бу н и н а V*.- г ' ' - г®'-’ ш ш ' . ■,“ '■'. ■ ' ?*;'■ ■■’. л с нежною г ру стью ласкала меня, — безумной тоскб й кого- то я звал, И сад обнаж енн ый гуд ел и стонал... Спасала Огн евк а, где в стена х усадебно го дом а он как бы вновь воскресал о т ударов судь бы... Сюда, полубезумно го, в нояб ре 1894 год а привезли его б ра тья из Полтав ы, ко гд а Варвара Пащенко покинула его, ос ­ тавив роковую прощальную записку: «У езж аю, Ваня. Не по­ минай лихом!» Сюда же он приехал весной 1896 год а, вкусив первой ли т е ра турно й с лавы, из Пе т е рбур г а, «знамени тостью». Огн евк а у толила боль его д уши (а он и тогда думал о само­ уб ий ств е), когд а распмась семья с Анной Цакни. Наезжал он в дом бра та и л:т уреатом Пушкин ской п ремии Импера торско й академии наук, и поче тн ым академиком. Сюда привез он и Веру Николаевну Муромцеву, ко торо й суждено б ыло стать в е рной спу тн ицей на всю его жизнь. Но г лавное — здесь он творил, думал, обобщал виденное. Здесь он задумал ген иальную повесть «Деревня». Сюда, на склоны огневского оврага, он и поселил Дурновку и дурновцев, прообразом (географически и в быто­ вом плане) взяв жителей Огневки, имение брата. Жизнь тут была более чем скромная. Но это был свой дом. Вот из письма к брату Юлию (16 мая 1900 г.): «Выбраться в Огневку нет средств. Положение, брат, ужасное! У Евгения, го­ ворят, лопать решительно нечего. Надеюсь все-таки удрать и пешком дойти до Огневки». Из письма другу, писателю Алек- санфу Федорову: «...много пишу, читаю — словом, живу по-, рядочной жизнью, а это... кажется, только и можно делать, что в Огневке». Племянник Бунина Н.А. Пушешников оставил нам такие сведения о том, как работал Бунин в Огневке: «В 1900 году, ко#да Иван Алексеевич писал поэму «Листо­ пад», он жил в Огневке... Писал он на маленьком столике из некрашеных тесин, стоящем у окна. На столе, помню, всегда (в этот период) лежали ободранные, без обложек, книги стихов Фета, Майкова и др., в Огневке Иван Алексеевич постоянно гулял по одной и той же дороге (вечером) — на запад, к желез­ ной дороге...» Здесь, в Огневке, им «вспахано» необозримое творческое поле: осуществлен блистательный перевод поэмьь «Гайавата», написаны поэтические шедевры: поэма «Листопад», стихотво­ рения «Сапсан», «Ту звезду, что качалася в теплой воде..», «Оди- ночестао» и другие, множество рассказов, переведен «Манф­ ред». И так — до 1906 года. Шестнадцать лет — и каких! К 1905 году жизнь в Огневке стала невыносимой: мужики грозили убийством Евгению, подожгли хозяйственные построй- что хочется со слезами благодарности поцеловать землю. Гос­ поди, Господи, за что ты так мучишь нас!» (14 мая 1906 года). Дневники его полны наблюдений за природными состояния­ ми, за ее «вечным измененьем». Вот зарисовка пейзажа села от усадьбы: , «Глотовский сад, бахтеяровский, зеленая долина под Кол- лонтаевкой — все образовывало чудеснейший пейзаж, теплый, весенний. Зелень кленов яркая, лозин и берез — бледная; на зе­ ленях возле Коллонтаевки — чуть синеватый налет. Прелест­ ная серебристость старых тополей на лугу под глотовской усадь­ бой...» (28 мая 1911 года). В это лето вместе с братом съездил Бунин — в последний раз — на место, где когда-то стоял их хутор Бутырки, колы­ бель детских лет, О том — запись, краткая, но многозначитель­ ная: «Ездили с Юлием на Бутырки. О, какое грустное было мое детство! Глушь, Николай Осипович,мать...» (29 июля 1911 года). А какие замечательные воспоминания об усадьбе, о доме, о людях, его населяющих, о жителях села и самом Глотове оста­ вила Вера Николаевна Муромцева-Бунина в своей прекрасной книге «Беседы с памятью». Талантливые главы «Будни в Ва­ сильевском» и «Глотово» дают яркие и живые картины уклада и быта дома, в стенах которого Творил Бунин.Сколько коло­ ритных впечатлений, наблюдений, характеров, историй «взял» он здесь, в Васильевском — все они, впоследствии, вошли в его произведения. «В Глотове, кроме трех помещичьих усадеб, были две лав­ ки, церковь, школа, винокуренный завод, так что кроме дво­ рянского и крестьянского сословий были и мещане, и духовен­ ство, и земские служащие, и торговый люд, и, наконец, в лице сидельца винной лавки даже и чиновничество». Здесь же, <®двух шагах от нашего дома, рядом с нашим фрук­ товым садом», стояла сельская церковь. «В ограде находились моГилы помещиков, сзади церкви — часовня, где образа писа­ лись с покойных Глотовых. Из часовни был ход в их склеп — мы как-то спускались туда и видели свинцовые серые огром­ ные гробы, на которых металлические крышки блестели капель­ ками росы...» Все это было особенно дорого Бунину-писателю, волнова­ ло, отвечало настроениям его о бренности жизни и, одновре­ менно, усиливало ощущение красоты ее: вечной и ускользаю­ щей в мимолетности дней. Растет, растет могильная трава. Зеленая, веселая, живая. счет совершенно неведомого ему народа — вспомнит мою «Деревню»! Кроме того, и не безопасно жить теперь здесь. В ночь на 24-е у нас сожгли гумно, две риги, молотилки, веялки и т.д.» Более того, узнаем из того же письма — угрожали и ему. когда он вступился на пожаре за погорельца-арендатора: «...пьяные солдаты и мужики ор азт на меня, что я «за ста­ рый режим», а одна баба все вопила, что нас (меня и Колю), сукиных детей, надо немедля швырнуть в огонь. И случись еще пожар, — а ведь они, может быть, могут и дом зажечь, лишь бы поскорее выжить нашего брата отсюда, — могут и бросить, — нужды нет, что меня здесь хотят в Учредительное собрание выбирать — «пусть Иван Алексеевич там в Петер­ бурге за нас пролазывает»... Оценки качеств русского народа — а Бунин и в другие-то годы был строг и ответственен — полны горечи Инегодова­ ния: «Разговор, начатый мною, опять о русском народе. Ка­ кой ужас! В такое небывалое время не выделил из себя нико­ го, управляется Гоцами, Данами, каким-то Авксентьевым, каким-то Керенским и т.д.» («Дневник», 1 августа). «Нет никого материальней нашего народа. Все сады сру­ бят. Даже едя и пья, не преследуют вкуса—лишь бы нажрать­ ся. Бабы готовят еду с раздражением. А как, в сущности, не терпят власти, принуждения!... А как пользуются всяким сти­ хийным бедствием, когда все сходит с рук... Злой народ! Учас­ твовать в общественной жизни, в управлении государством — не могут, не хотят за всю историю!!!» И что же в итоге? «В десятом'часу вечера — газеты. Государственный пере­ ворот! Объявлена республика. Мы ошеломлены. Корнилов арестован. Воля Гоца, Дана, Либера и т.д. восторжествовала — Россия в их руках!»' I V. Из Васильевского Бунин вместе с женрй и племянником Николаем Пушешниковым выехал ранним утром 23 октября (ст. стиля). Уже шли. известия о погромах окрестных имений, приближалась Казанская, престольный праздник — а значит неизбежная пьяная «вольница». «С двух с половиной дня до трех ночи я убирался, заснул в два часа, в пять встал, в семь выехали...» Под Становой едва не были избиты озлобленной толпой Владимир ПЕТРОВ Е Г О Ж Е Р Т В Е Н Н О Г О Т Р Е Н О Ж Н И К А . . . I . Все наиболее важные свои произведения (да, собственно, большинство из написанного) Бунин создал .либо в деревне, либо на дачах в Крыму, под Одессой, на Капри. Емз’ просто необхб,г<яШДы- 1 ‘ 1 .^в;днн «твОрчеСкогб’запсщ» общёниее при-,- родой. «Он был неразрывно связан с природой, и связь эта ощуг щалась им иногда'не только как радость, но и как мучение - настолько была она самодовлеющей, все себе подчиняющей, настолько пре.леста мира до боли восхищала и терзала его», — писала о нем Ирина Одоевцева. И приводила слова само­ го Бунина: «Меня иногда красота пронзает до боли. Иногда я, несмот­ ря ни на что, чувствую острое ощущение блаженства...» И сетовал, что слишком мало пишет о природе: «Для меня природа так же важна, как человек. Если не важнее... Писате.ли, не чувствующие природы, скверные, ни­ кчемные писатели. Глухц 5 ,слепые'кроты...» • . «Запойно работаю, даже на прогу5жах, без Жбйх уже не­ возможно, плохо^^вижу о^ужающее», — так сообщатОй в письме литературному критику Давиду Тальникову зимой 1913 года. Причем для него бьшо очень важно состояние по­ годы. Лучше, ког^а — За окном зной и блеск, подоконники ярки. Безмятежны и жарки последние дни... («Последний шмель») О том же — в письме Татьникову(июнь 1915 года) из Ва- си.льевского: «...лето у нас пока чудесное, сухое, то есть имен­ но такое, какое мне нужно для работы». Не случайно, что Бунина постоянно тянуло к югу: он лю­ бил солнце. НО все же душой он был ближе к спокойной твор­ ческой работе в родных краях. И мечтал — до самого отъез­ да — приобрести дачу где-нибудь поблизости от родовых гнезд — для уединенного писательства в летние месяцы. Еще - в 1910 году он сообщал в письме к другу Петру Нилусу, ху­ дожнику и писателю: «Дорогой Пезр, я опять в Глотове, у сестры Софьи... И был я в дурацком положении — где основаться на лето? Ис­ кал дачу в имениях под Ефремовым, ездил в Липецк — и, не найдя ничего путного, клял себя, что не нанял дачку под Одес­ сой. Кончилось все-таки Глотовым»... Глотово (или Васильевское) — старинное село неподале­ ку от станции Измалково Орловско-Грязской железной до-, роги. С ним для Бунина связан очень сложный и очень важ­ ный период. Наиболее, может быть, весомый в личной и пи­ сательской судьбе...' К двадцатилетнему возрасту' Ивана, семья Буниных прак­ тически разорилась, сохранив лишь горькие воспоминания о родовых гнездах: хуторе Бутырки, усадьбах в Каменке, Озер­ ках. А потому все наиболее значимое, что создал он, живя в России, имеет отношение к имению среднего брата в деревне Огневка (Становлякского района) и усадьбе двоюродной сес­ тры Софьи Пушешниковой в селе Васильевском (Измалков- ского района). Озерки же (с ними связан очень небольшой . период жизни — с 1881 по 1893 годы) — это как бы колыбель юности, где взрослела детская дутна писателя. На хутор Бутырки Бунины приехали из Вотонежа, когда Ване бьшо около четырех лет; в Озерки перебрались, когда младшего из сыновей готовили в Елецкую гимназию. Следующий период — становление писательской судабы — у Бунина неразрывен с Огневкой, небогатой деревней по I склонам суходольной глубокой балки поблизости от Старо- Тифлисского тракта . Тому бы.ли серьезные основания. В 1890 году брат Евгений осуществил давнюю мечту осесть в своем именьице, стать «барином» — купил усадьбу с домом в Огневке. То было спасением: спустя три года Бунины поте- 1ряли Озерки. Мать с дочерью приютились в доме Пушешни- * ковых в Глотове, отец бедовал в Каменке с бо.льной сестрой. Старший, Юлий, жил в Полтаве, в поисках лучшей доли из Орла в Полтаву бесприютно метался Иван, остро переживав­ ший драму первой любви с Варей Пащенко, распад семьи, нищету, бездомность... Есть у Бунина наполненное почти мистическим ужасом стихотворение, помеченное 1893 годом. Невозможно без во­ лнения читать его. Оно — плач о родительском доме в Озер­ ках, ставшем в одночасье чужим. ...И снилося мне, что осенней порой В холодную ночь я вернулся домой. ...Деревня спала... И со страхом, как вор. Вошел я в пустанный, покинутый двор. И сжатося сердце от боли во мне. Когда я крутом поглядел при огне! Навис г.отолэк, обвалились углы. Повсюду скрипят под ногами полы И пахнет печю.ти.., .Заброшен, забыт. Навеки забыт он, родшктый наш дом!.. 11 снилося МНР, что всю ночь я лО.ДИЛ По саду, где ветер кружился и выл, Иска.т я отцг.м посаженную ель, Тех комнат искал, где сбиралась семья, Г.де мама ката, а .мою колыбель ки. В декабре 1906 года здесь завершил свои печальные земные дни отец, Алексей Николаевич. И Евгений Алексеевич решил­ ся: продал, от греха подальше, имение и купил кирпичный дом в Ефремове. Так из жизненной судьбы Ивана Алексеевича ушло еще одно родное гнездо, г;^е согреву семейный очаг... Следующую весну он встречал в' ГлбДове; «И опять, опять такая несказанно-сладкая грусть от этого вечного обмана еще одной весны, надежд и любви ко всему миру (и к себе самому), что хочется со словами благодарности поце­ ловать землю. Гоёлоди, Господи, за что ты так мучишь нас!» (запись от 14 мая)." . • Начался третий, и последний, период пребывания писателя на родной земле. До декабря 1,917 года, когда он простился е родиной, с прошедшей в этих краях жизнью. Навсегда... I I . Бунин всю свою трудную и долгую жизнь был бездомен — «как птица небесная». Причиной тому не столько, может быть, действительно непростые обстояте^ства, -сколько психологи­ ческая неприязнь всяч«&кб»#«<ббггй’с^а>)^1связаННого с ним гикриительства. Мат^риал^ьное самдутй.ерждение ^— для обы­ вателя. А он писатель.’<^ом» он понимал (и принимал) в ином смысле: насколько спрсобствовал окружающий быт твор­ ческому состоянию, душевной просветленности и возвышенной забвенности. Д о м к р е п о с т ь , но крепость духовная, повитая родовой памятью, преданиями, передающимися от поколения к поколению. Такой Дом Бунин любил, ценил, оберегал в душе. Многое в мире люблю. Больше всего мне любезен ' Дом, где пылает очаг, в зимнюю пору, когда Сыплет снегами Зевес... + * • ф В аллее перед старым домом Гнилая, черная скамья... На старый лад в быту знакомом Душа печалится моя. Она к истокам воротилась... Дому двоюродной сестры Софьи Николаевны Пушешнико­ вой в Васильевском (Глотове) суждено было .стать для Бунина на долгие Годы «приютом муз и вдохновений». Как и самому селу. Первые записи (1885 г.) «Дневника» Бунина начинаются с Васильевского (там он с пылкой юношеской страстью «влю­ бился не на шутку» в гувернантку); последние — лета и осени 1917 года — сделаны также в Васильевском. Здесь в прекрасной библиотеке хозяев он «пережил все свои первые юношеские мечты, первую жажду писать самому...» Здесь на протяжении десяти лет создавались им прекрасные и великие произведения, в том чис.ле повести «Суходол», «Дерев­ ня» и потрясший многих рассказ «Господин из Сан-Францис­ ко». О том, в каком состоянии создавался этот шедевр, есть дневниковая запись от 21 августа 1915 года: «Две недели не записывал. Время летит так быстро, что ужас берет. 14-19 писал рассказ «Господин из Сан-Франциско». Пла­ кал, пиша конец. Но вообще душа тупа. И не нравится. Не чув­ ствую поэзии деревни, редко Только. Вижу много хорошо, но нет забвенности, все думы об уходящей жизни». Бунин неоднократно отмечал, как много значит для него усадьба в Васильевском. В интервью корреспонденту газеты «Московские вести» («прекрасная старинная усадьба как нель­ зя лучше располагает к творческой работе»), в письмах к друзь- ям-писателям, в дневниках. «Деревенскому дому, в котором я опять провожу лето, пол­ тора века. И мне всегда приятно вспоминать и чувствовать его старину. Старинный, простой быт, с которым я связан, уми­ ротворяет меня, дает отдых среди моих постоянных скитаний. А потом я часто думаю о всех тех людях, что были здесь когда- то, —рождались, любили, женились, старились и умирали, сло­ вом, жили, радовались и печалились, а затем навсегда исчеза­ ли, чтобы стать для нас только мечтою, каким-то как будто особыми людьми старины, прош.лого. Они, — совсем не извес­ тные мне, — только смутные образы, только мое воображение, но всегда со мною, близки и дороги, всегда волнуют меня оча­ рованием прошлого...» («Дневник», 27 июля 1917 года). Замечательная запись! За этими строчками — тайна созда­ ния многих произведений Бунина, в первую очередь, хроники бунинского рода «Суходол» и потрясающего романа «Жизнь Арсеньева». Причем не только образы предков волновали и тревожили сладкой печалью— могилы их здесь же. на'этой зем­ ле: в селах Знаменское, Грунин — и Злобин Воргол, Глотове. «Ехали... мимо знаменского кладбища — там старики Рыш- ковы и уже Валентин с ними. А на кладбище возле знаменской церкви — наши: дед, бабка, дядя Иван Александрович, на ко­ торого я, по словам матери, будто бы разительно похож» (20 июня 1911 года). (Добавлю тут же были и пять детских моги­ лок — братьев и сестер его). Окружающая природа, окрестности села были для него не менее значимы, чем работа за письменным столом глотовского дома: «Темнеет — ездил в Острова (лес неподалеку от Васильев­ ского — В.П.) Кукушка, за Островом зарницы. И опять, опять такая несказанно-сладкая грусть от этого вечного обмана еще ■одной весны, надежд и любви ко всему миру (и к себе самому). Омыла плиты влага дождевая, И мох покрыл ненужные слова. ...И старый склеп, руина гробовая. Таит укор... Но тьр земля,-права! «Эй с* О.П1Л1П Василевскому же, глотовской усадьбе суждено было стать местом, откуда начался его исход из России. Нет, не духовный — Россию он унес в эмиграцию в своем сердце — физический. Расставание с Родиной началось здесь, в родных местах, с оте­ ческих могил... I I I . Зимой 1916 года Бунин заносит в дневник примечательные строки: «Дневник — одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие». Для него этим «недалеким будущим» стали 1918- 1 т ' ' - - Допщи __ .................. _ _ зйачйМьГ^ дневниковые записи, сделанные им яегом и осенью 1917 года, которые он проводил в родных краях, в доме С.Н. Пушешниковой. Они — как бы пролог «окаянных дней», фик­ сация начала смуты, народной драмы, государственного кру­ шения. По сути, это бесценный документ, сделанный Буниным — свидетелем трагических лет России, свидетелем зорким, бес­ пристрастным и одновременно неравнодушным. В записях — раздумья о русском народе, русской интелли­ генции, попытки понять, какие качества русской души приве­ ли к гибели вековыхустоев. Есть полные гнева и презренья стро­ ки: он, сын русского народа, мог позволить себе это — любя и негодуя. И вот что поразительно: в те драматические месяцы он, не переставая, создавал (выплескивал из души) стихотворе­ ние за стихотворением, цикл шедевров, помеченных роковой неизбежностью прощанья. Он словно искал в поэзии искупи­ тельного утешения, врачевал сердце, измученное происходящим вокруг. (Ззтого, может быть, не был многословен и в дневни­ ках— что слова? Тщета! «С великой охотою говорим о том, что любим или чего же­ лаем, или что противно нашему чувству. Но, увы! Суетно хо­ тим, напрасно ищем! Все это внешнее утешение и немалая по­ меха внутреннему и божественному утешению»,— как верна мысль Фомы Кемпийского! Не то — стихи. При лаконизме средств— безбрежность чувств, дрожащих туго натянутой стру­ ной. Можно с уверенностью говорить: душевные переживания Бунина лета и осени 1917 года ярче всего отражены в его сти­ хотворениях. ^ ^ Настанет Ночь моя. Ночь додгая, немая. Тогда велит Господь, творящий чудеса. Светилу новому взойти на небеса. — Смелей, сияй. Луна, все выше поднимая Свой, Солнцем данный лик. Да будет в мире весть. Что день мой догорел, но след мой в мире — есть. . (15 сентября). * ♦♦ . ' Мы сели у печки в прихожей. Одни, при угасшем огне, " В старинном заброшенном доме В степной и глухой стороне... Ночь — долгая, хмурая, волчья. Кругом все снега и снега, А в доме лишь мы да иконы. Да жуткая близость врага. Презренного дикого века Свидетелем быть мне дано, И в сердце моем так могильно. Как мерзлое это окно. (30 октября). Эти два стихотворения — как бы полюса тех чувств, что пе­ реживал Бунин в те дни: раздумья о вечном и свидетельство дней бегущих. Последнее стихотворение — не только документ эпохи, оно — документ биографии писателя. Из письма Тальникову от 29 июля 1917 года: « Мы сидим в деревне, пока, слава Богу, живы, здоровы и все читаем газеты — очень часто чуть не со слезами боли, оби­ ды, бессильной ярости. Вы говорите о литературе, но уж какая теперь литература! Где будем осенью, зимой — совершенно не знаем...» Или вот — из письма Нилусу от 27 мая: «Здесь я, очевидно, последнее' лето. Если и не отберут у Пу- шешниковых землю, жить в деревне все равно им нельзя будет — мужики возьмут не -мытьем, так катаньем. И значит, возни­ кает очень серьезный вопрос: где мне существовать, летом по крайней мере?.. Жить в деревне и теперь уже противно. Мужи­ ки вполне дети, и премерзкие. «Анархия» у нас в уезде полная, своеволие, бестолочь и чисто идиотское непонимание не то что <шозунгов», но и простых человеческих слов — изумительные. Ох, вспомнит еще наша интеллигенция — это подлое племя, со­ вершенно потерявшее чутье живой жизни и изолгавшееся на- солдаток. И ко всему — «Возле шлагбаума колесо рассыпа­ лось. До Ельца пешком — тяжко! Жутко! Остановят, могут убить...» Елец переполнен, все с тревогой ждут известий. А они — все страшней и страшней: громят усадьбы, убивают, издева- м’ »у г: ..'Г «п г О ' ' ь \ . м г ' . .... - 25-го октября (ст. стиля) Бунин покидает Елец. Навсегда. С этого рокового дня он будет возвращаться в родные края, в город детства, город первой любви лишь памятью. А нака­ нуне выезда из Васильевского он напишет свое последнее про­ изведение — прощальный цветок Подстепью, Дому, родным и близким, отеческим могилам: Звезда дрожит среди вселенной... Чьи руки дивные несут Какой-то влагой драгоценной Столь переполненный сосуд? Звездой пылающей, потиром Земных скорбей; н<^едн 1 ^р слез. Зачем, о Господа/на^з^ииром ■ Ты бытие мое вознес? И хотя до отъезда из России (Одесса; 26 января 1920 года) еще три года, этот трагический вопрос-восклицание Бунина как бы подводит черт)' под всей прожитой им жизнью на ро­ дине. А потом будет рассказ «Конец» (1921 год), где пережитое и здесь, и в Москве, и в Одессе сольется в одну, душу и сердце пронзающую истину: «Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот что — я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плы­ ву в Константинополь. России — конец...» Что же стало с бунинскимДомом в родных краях? С усадь­ бой Пущешниковых в-Васильевском (Глотове) после изгна­ ния оттуда хозяев? Сведения о происходивших там событиях Бунин получил уже во Франции от знакомого: «Я недавно был в Васильевском. Был в доме, где ты ког­ да-то жил и писал: дом, конечно, населен, как и всюду, му­ жицкими семьями, жизнь в нем вполне дик^ская, первобыт­ ная, грязь не хуже, чем на скотном дворе. Во всех комнатах на полу гниющая солома, на которой спят, попоны, сальные подушки, горшки, корыта, сад и мириады блох...» А затем пришло уже такое сообщение: «Васильевское и все соседние усадьбы исчезли с лица зем­ ли'. В Васильевском нет уже ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез на валах, ни твоего люби­ мого старого клена...» («Гегель. Фрак. Метель») Не скоро отойдет, оттает его душа: слиипсом велики и без­ мерно дороги были потери! Душа навеки лишена Бьшых надежд, любви и веры... Как жить ему, кровному сыну России, без того, чему он поклонялся и любил — без Родины? . . ■ Зарос крапивой и бурьяном Мой отчий дом. Живи мечтой, Надеждами, самообманом! А дни проходят чередой. Ведут свой круг однообразный. Не отступая ни на миг От пожелтевших, пыльных книг Да от вестей о безобразной, Несчастной, подлой жизни там. Где по родным, святым местам, По ниве тучной и обильной И по моим былым следам Чертополох растет могильный. (1922 г.) Но Бунин не был бы гением, если бы всякий раз, после сокрушительных поражений и утрат (а из них соткана вся его жизнь) не восставал вновь — для любви и творчества. Впере­ ди будут «Окаянные дни», «Митина любовь», «Жизнь Арсень­ ева», цикл «Темные аллеи». Будет всемирное признание. Но­ белевская премия. И будет память о русском небе, о русском поле, о голу­ боглазом мальчике, лежащем на зеленой траве и следящем бесконечный бег облаков... Сердцем по*у 1 ню только детство Остальное — не мое! Он имел на то право — сказать так.. А нам, живущим на земле, давшей России Бунина, следу­ ет помнить — великий художнический дар его взлелеян у нас, на земле и под небом Суходола, а опоры его жертвенного тре­ ножника стояли в Озерках, Огневке, Васильевском. Не забудем же эти святые бунинские места! г. Липецк.