Липецкая спортивная газета (1999 г.)

2 2 а пре ля и сп олн и лось 1 0 0 л е тсо д н я ро ж д е н и я Вл а ди ми р а Н абок ова . О н был н е тольк о выда ющи мся лите р атор ом , но и ш а х матным к омп озитором , и ф у тб о л и стом . . . П р е дл а г а е м ваш е м у вн има н и ю отрывк и и з а втоби о гр а фи ч е ск о г о рома н а п и сате ля "Д ру ги е бере г а " . торской меч ты, м уч е ни е з а ме ня е тся чувство м ч ут ь ли не физической усла­ ды... Мне вспоминается одна определён­ ная задача, лучшее моё произведение, над которым я работал в продолжение двух-трёх месяцев весной 1940-го года в тёмном оцепеневшем Париже. Наста­ ла наконец та ночь, когда мне удалось воспроизвести диковинную тему, над которой я бился. Попробую эту тему7 объяснить не знающему шахмат чита­ телю. Те, кто вообще решает шахматные задачи, делятся на простаков, умников и мудрецов, —или иначе говоря, на раз­ гадчиков начинающих, опытных и изо­ щрённых. Моя задача была обращена к изощрённому мудрецу. Простак-но­ вичок совершенно бы не заметил её пуанты и довольно скоро нашел бы её решение, минуя те замысловатые му­ чения, которые в ней ожидали опытно­ го умника; ибо этот опытный умник пренебрег бы простотой и попал бы в узор иллюзорного решения, в «блестя­ щую» паутину7 ходов, основанных на теме, весьма модной и «передовой» в заданном искусстве (состоящей в том, чтобы в процессе победы над чёрными белый король парадоксально подвергал­ ся шаху7); но это передовое «решение», которое очень тщательно, со множест­ вом интересных вариантов, автор под­ ложил разгадчику7, совершенно унич­ тожалось скромным до нелепости ходом едва заметной пешки черных. Умник, пройдя через этот адский лабиринт, становился мудрецом и только тогда добирался до простого ключа задачи... Помню, как я медленно выплыл из обморока шахматной мысли, и вот, на громадной английской сафьяновой до­ ске в бланжевую и красную клетку7, безупречное положение было сбаланси: ровано, как созвездие. Задача действо­ вала, задача жила... ... Передо мной лист скверной бу­ маги, на котором в ту7 лилово-черную парижскую ночь я нарисовал диаграм­ му моей задачи. Белые: Король, а7; Ферзь, Ь6; Ладьи, f4 и Ь5; Слоны, е4 и h8; Кони, d8 и еб; Пешки, Ь7 и g3. Чёр­ ные: Король, еб; Ладья, g7; Слон, h6; Кони, е2 и g5; Пешки, еЗ, сб, d7. Бе­ лые начинают и дают мат в два хода... Ложный же след, иллюзорная комби­ нация: пешка идет на Ь8 и превраща­ ется в коня, после чего белые тремя раз­ ными, очаровательными матами отвеча­ ют на три по-разному раскрытых шаха черных; но чёрные разрушают всю эту блестящую комбинацию тем, что, вмес­ то шахов, делают маленький, никчем­ ный с виду7, выжидательный ход в дру­ гом месте доски... («Другие берега», 1954). «Я родился г олкипером» Я особенно увлекался фу'тболом, тем, что называли футболом в Poccira и старой Англии, а вАме­ рике называют соккер. Как иной рожда­ ется гусаром, так я родился голкипером. В России и вообще на континенте, осо­ бенно в Италии и в Испании, доблестное искусство вратаря искони окру7жено орео­ лом особого романтизма. В его одинокос­ ти и независимости есть что-то байрони­ ческое. На знаменитого голкипера, иду­ щего по улице, глазеют дети и девушки. Он соперничает с матадором и с гонщи­ ком в загадочном обаянии. Он носит соб­ ственную форму; его вольного образца сви­ тер, фуражка, толстозабинтованные коле­ ни, перчатки, торчащие из заднего кар­ мана трусиков, резко отделяют его от де­ сяти остальных одинаково-полосатых чле­ нов команды. Он белая ворона, он желез­ ная маска, он последний защитник. Во время матча фотографы поблизости гола, благоговейно преклонив одно колено, сни­ мают его, когда он ласточкой ныряет, что­ бы концами пальцев чудом задеть и пари­ ровать молниеносный удар «шут» в угол, или когда, чтобы обнять мяч, он бросает­ ся головой вперёд под яростные ноги на­ падающих, — и каким рёвом исходит ста­ дион, когда герой остаётся лежать ничком на земле перед своимнезапятнанным голом... О, разумеется, были блистательные бод­ рые дни на футбольном поле, запах земли и травы, волнение важного состязания, — и вот, вырывается и близится знаменитый форвард противника, и ведёт новый жёл­ тый мяч, и вот, с пушечной силой бьёт по моему голу, —и жужжит в пальцах огонь от отклонённого удара. Но были и другие, более памятные, более эзотерические дни, под тяжёлыми зимними небесами, когда пространство перед моими воротами пред­ ставляло собой сплошнуюжижу черной гря­ зи, и мяч был точно обмазан салом, и бо­ лела голова после бессонной ночи, посвя­ щённой составлению стихов, погибших к утру. Изменял глазомер, и, пропустив вто­ рой гол, я с чувством, что жизнь вздор, вынимал мяч из задней сетки. Затем наша сторона начинала напирать, игра перехо­ дила на другой конец поля. Накрапывал нудный дождь, переставал, как в «Ску­ пом рыцаре», и шёл опять...Игра своди­ лась к неясному мельканью силуэтов у едва зримых ворот противника. Далёкие не­ внятные звуки пинков, свисток, опять мут­ ное мелькание — всё это никак не относи­ лось ко мне. Сложив руки на груди и при­ слонившись к левой штанге ворот, я поз­ волял себе роскошь закрыть глаза, и в та­ ком положении слушал плотный стук серд­ ца, и ощущал слепую морось на лице, и слышал звуковое ещё далекой игры, и ду­ мал о себе, как об экзотическом существе, переодетом английским футболистом и со­ чиняющем стихи на никому неизвестном наречии, о заморской стране. Неудивитель­ но, что товарищи мои по команде не очень меня жаловали... ( «Другие берега», 1954). «Моё лучш ее произведение» В продолжение двадцати лет эмигрантской жизнй в Европе я посвящал чудовищное коли­ чество времени составлению шахмат­ ных задач. Это сложное, восхититель­ ное и никчемное-искусство стоит особ­ няком: с обыкновенной игрой, с борь­ бой на «доске, оно связано только в том смысле, как, скажем, одинаковыми свойствами шара пользуется и жонглёр, чтобы выработать в воздухе свой хруп­ кий художественный космос, и тенни­ сист, чтобы как можно скорее и осно­ вательнее разгромить противника. Ха­ рактерно, что шахматные игроки — равно простые любители и гроссмейсте­ ры — мало интересуются этими изящ ­ ными и причудливыми головоломками и, хотя чувствуют прелесть хитрой за­ дачи, совершенно неспособны задачу сочинить. Для этого сочинительства нужен не только изощрённый технический опыт, но и вдохновение, и вдохновение это принадлежит к какому-то сборному, му- зыкально-математически-поэтическОму типу. Бывало, в течение мирного дня, промеж двух пустых дел, в кильватере случайно проплывшей мысли, внезап­ но, без всякого предупреждения, я чув­ ствовал приятное содрогание в мозгу, где намечался зачаток шахматной ком­ позиции, обещавшей мне ночь труда и отрады. Внезапный проблеск мог отно­ ситься, например, к новому способу слить в стратегическую схему такую- то засаду с такой-то защитой; или же перед глазами на миг появлялось в сти­ лизованном, и потому неполном, виде расположение фигур, которое должно было выразить труднейшую тему, до того казавшуюся невоплотимой... Знатоки различают несколько школ заданного искусства: англо-американ­ ская сочетает чистоту конструкции с ослепительным тематическим вымыс­ лом; сказочным чем-то поражают ори­ гинально-уродливые трёхходовки готи­ ческой школы; неприятны своей пус­ тотой и ложным лоском произведения чешских композиторов, ограничивших себя искусственными правилами; в свое время Россия изобрела гениальные этю­ ды, ныне же прилежно занимается ме­ ханическим нагромождением серых тем в порядке ударного перевыполнения бездарных заданий. Меня лично пле­ няли в задачах миражи и обманы, до­ ведённые до дьявольской тонкости, и, хотя в вопросах конструкции я старал­ ся по мере возможности держаться классических правил, как например единство, чеканность, экономия си л ,я всегда был готов пожертвовать чисто­ той рассудочной формы требованиям фан астического содержания. Одно — загореться заданной идеей, другое — построить её на доске. Ум- ственное напряжение доходит до бре­ довой крайности; понятие времени вы- "падает из сознания: рука строителя нашаривает в коробке нужную пешку, сжимает её, пока мысль колеблется, нужна ли тут затычка, можно ли обой­ тись без преграды, — и когда разжи­ мается кулак, оказывается, что прошло с час времени, истлевшего в накалён­ ном до сияния мозгу составителя. Пос­ тепенно доска перед ним становится магнитным полем, звёздным небом, сложным и точным прибором, системой нажимов и вспышек. Прожекторами двигаются через неё слоны. Конь пре­ вращается в рычаг, который пробуешь и прилаживаешь, и пробуешь опять, до­ водя композицию до той точки, в кото­ рой чувство неожиданности должно слиться с чувством эстетического удов­ летворения. Как мучительна бывала борьба с ферзём белых, когда нужно было ограничить его мощь во избежа­ ние двойного решения! Дело в том, что соревнование в шахматных задачах про­ исходит не между белыми и черными, а между составителем и воображаемым разгадчиком (подобно тому, как в про­ изведениях писательского искусства настоящая борьба ведётся не между героями романа, а между романистом и читателем), а потому значительная часть ценности задачи зависит от чис­ ла и качества «иллюзорных решений», — всяких обманчиво-сильных первых ходов, ложных следов и других подво­ хов, хитро и любовно приготовленных автором, чтобы поддельной нитью лже- Ариадны опутать вошедшего в лаби­ ринт. Но чего бы я ни сказал о задан­ ном творчестве, я вряд ли бы мог до конца объяснить блаженную суть рабо­ ты. В этом творчестве есть точки со­ прикосновения с сочинительством и в особенности с писанием тех невероят­ но сложных по замыслу рассказов, где автор в состоянии ясного ледяного бе­ зумия ставит себе единственные в сво­ ём роде правила и преграды, преодоле­ ние которых и даёт чудотворный тол­ чок к оживлению всего создания, к пе­ реходу его от граней кристалла к жи ­ вым клеткам. Когда же составление задачи подходит к концу и точёные фигуры, уже зримые и нарядные, яв ­ ляются на генеральную репетицию ав­