Ленинское знамя. 1984 г. (г. Липецк)

ПОЭТ - ПАТРИОТ Я это чувство Родиной зову, Оно — как жизнь, как сон мой наяву, С любовью первой, с горлинкой во рву, С литым дождем, упавшим на траву... Уже в этом раннем стихо­ творении Шубина с большой отчетливостью определены корни, истоки его любви к Родине. Истоки патриотизма, истоки поэзии, истоки судьбы. Россия не была для Шубина «темой», — она стала его по­ этической судьбой. Рамки его земной жизни уз­ ки до обидного. 1914—1951. 37 лет... Но если его первая, человеческая, биография за­ кончилась, то вторая — по­ этическая — только набирает высоту. Павел Николаевич Шубин родился в селе Чернава Елец­ кого уезда в семье сельского мастерового и книгочия. Мать — неграмотная — знала наи­ зусть Блока, Есенина, и стихи их часто звучали в доме. Семья была большая: Павел был в ней одиннадцатым — последним по счету — ребен­ ком. В 1929 году он переез­ жает в Ленинград к сестре, работает слесарем на метал­ лическом заводе. В 1933 г. Шубин по путевке завода поступил на филологический факультет пединститута имени Герцена. Окончание института совпало с приемом в члены Союза писателей и переездом в Москву (1938 г.). Великую Отечественную войну Шубин прошел сотруд­ ником фронтовых газет Вол-. ховского, Карельского, а пос­ ле разгрома гитлеровской Гер­ мании — Первого Дальнево­ сточного фронтов. Годы войны были, по об­ щему признанию, наивысшим взлетом в поэзии Шубина. Его неожиданная смерть бы­ ла воспринята как большая по­ теря Для всей советской по­ эзии. Такова канва его биографии, во многом типичная для по­ этов его поколения. Но что же своего, неповто­ римого было в этой судьбе? По рассказам родных и близ­ ких, парень сызмальства был отчаянный, рисковый до без­ рассудства, по-буслаевски удачливый. Уже в дни войны это было: пошел собирать ма­ лину минным полем — уцелел, пошла туда же лошадь ■— по­ дорвалась... Так и воевал. Фронт стаби­ лизировался — затосковал на одном месте, напросился в рейд по тылам врага с конной группой генерала Белова; от­ ложилось стихами — «Проры­ вается конный корпус из-под Вишеры на Любань». Был здоров, силен, ходил и зимой по морозу легко одетым: ка­ залось, ничто его не возьмет. Любил пощеголять, даже по­ форсить, люби\ дружеский ро­ зыгрыш, застолье, песню... Первые стихи Шубина по­ являются в печати на рубеже 20—30-х годов, когда их авто­ ру было пятнадцать—семнад­ цать лет. Эти стихи нередко еще несовершенны по форме, безыскусны, наивны по миро­ ощущению. Но в них уже пробивается то, что в даль­ нейшем составит одну ив са­ мых главных и самых обая­ тельных черт поэзии Шубина: влюбленность в живую жизнь —й прежде всего в жизнь при­ роды, навсегда сохраненное чувство светлого удивления перед неповторимостью каж­ дой частицы живого, Через любовь к живому и раскрывается для Шубина по­ нятие Родины. Первой — ма­ лой родиной для него было от­ чее село Чернава. Придет вой­ на, и Шубин, как и его герои, уйдет сражаться за ту боль­ шую Родину, которая для каждого воплощалась в .его малой, напоминавшей о себе то воспоминанием о неповто­ римых подробностях родной природы, то исторической ас­ социацией. Мироощущение по­ эта ярко проявилось в стихах, оказавшихся как бы переход­ ными от предвоенной поэзии Шубина к его творчеству во­ енных лет. Стихотворение «Санная дорога до Чернавска» — широко известно, заключи­ тельные строки его стали хре­ стоматийными : Родина! В подробностях простых Для меня открылась ты однажды, И тебе я внял кровинкой каждой И навек запомнил, словно стих. Но она не прозвучала бы с такой силой без предшеству­ ющего ей проникновенного и точного рассказа о давней по­ ездке в родное село, в годы войны как бы вновь пережи­ той и прочувствованной. Шубин начал воевать неда­ леко от мест, где прошла его юность: под Ленинградом, на Волховском фронте, продол­ жил в Карелии и Заполярье. Это тоже были фронты труд­ ные, где, чтобы удерживать в первый период воины линию фронта, тоже нужно было и повседневное мужество бой­ цов, намертво вгрызшихся в землю (стихи «Наша земля»), и героизм разведчика, погибаю­ щего, но не сдающегося («Разведчик»), и стойкость шо­ фера, выигрывающего поединок с вражеским самолетом («Шо­ фер»), и одержимость истре­ бителя танков, чудом остав­ шегося в живых, и ночь за ночью заново переживающего в госпитале невиданное и не­ повторимое по сверхчеловече­ скому напряжению единобор­ ство солдата с танком, чело­ века — с механизированным чудовищем («Верность»), И — самое главное — нужно было великое чувство патриотизма и великое чудо человечности. Яркий, сильный характер выслушает в стихах, характер хозяина земли, умеющего об­ жить и освоить ее, а если на­ до — отстоять в бою. Так вот она даль, что в боях не затмилась, И вся как Отчизна, как дом, — Вот здесь, вот на этом ' клочке уместилась В бессмертном величье своем! Родина сейчас там, где ты сражаешься за нее, здесь, на этом пятачке, решается сей­ час ее судьба. В стихотворении «Полмига» — подобный же характер взят «на срезе», за «полмига» до подвига, перед последним, ре­ шающим рывком. Сейчас для него вся жизнь, вся любовь и ненависть, вся сила патрио­ тизма спрессованы в одном: Мне б только до той вон канавы Полмига, полшага прожить..; ..:Мие б только вот эту гранату, Злорадно поставив на взвод, Всадить ее, врезать как надо, В четырежды проклятый дзот. Чтоб стало в нем пусто и тихо, Чтоб пылью осел он в траву. Прожить бы мне эти полмига, А там я сто лет проживу! «Полмига»—одна из вершин нашей военной поэзии. Читая стихотворение, вы полностью отрешаетесь от литературы, забываете, что имеете дело со стихом: до того прямо, экс­ прессивно, пружинисто выра­ зилась в нем вскипающая, как волна, благородная ярость на­ рода. Раскрытие состояния души советского человека в, момент наивысшего, сверхчеловеческо­ го напряжения во имя победы — одна из самых сильных сторон фронтовой поэзии Шу­ бина. Вместе с тем ей и на войне ведомы были все грани жизни, все краски. Свое место в ней занимает любовная ли­ рика, с большой силой пере­ дающая и драматизм разлуки, и силу чувства любимой, ох­ раняющую бойца на фронте. В первые годы после войны Шубин написал ряд отличных стихотворений. Выходят его сборники «Моя звезда», «Сол­ даты», «Дороги, годы, города». Умер Шубин неожиданно, в одночасье, — на скамейке, на которой присел; отказало сердце. Он не успел соста­ риться. Шубина нет с нами вот уже тридцать с липшим лет, И с каждым годом это расстояние Во времени — меж­ ду ним и его читателем — бу­ дет увеличиваться. Но лучшее в его поэзии будет еще долго светить людям, согревать их души. А. КОГАН, доктор филологических наук. К 7 0-л ет и ю П а в л а ШУБИНА Д Н И СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ЛИПЕЦКОЙ ОБЛАСТИ «Я ИЗ Э Т ОГ О К Р А Я ВОВЕК НИКУД А НЕ УЙД У...» Поэзия П. Шубина всегда была одухот­ ворена чувством органического единства с «малой родиной». Ей, той земле, где он родился, поэт посвятил немало стихотворе­ ний, вошедших в его прижизненные и по­ смертные книги. Но далеко не все из соз­ данного было опубликовано или перешло с журнальных и газетных страниц в сборни­ ки. Очень требовательным был к себе ав­ тор. Но теперь совершенно очевидно, что так строго оцениваемые им лирические раздумья и признания — это явление на­ стоящей поэзии, в которой сугубо личное становится обшим, приметы частной жизни поднимаются на высоту действенных об­ разов-символов. Эти стихи привлекают свежестью и иск­ ренностью чувств, точностью деталей и взволнованностью интонации. Нетрудно за­ метить недостаточную «техническую» отра­ ботанность отдельных строк, некоторую не­ четкость того или иного образа. Впрочем, это естественно, ведь создавались стихи еще совсем молодым автором. Но эти стихи дали основание Николаю Тихонову ска­ зать о Шубине: «Со временем поднимет темы сильнейшие». Предвидение Тихонова сбылось. Л. ЗАМАНСКИИ. заведующий кафедрой советской литературы Магнитогорского педаго­ гического института. Исполнилось 70 лет известному советскому поэ- ту фронтовику, нашему земляку Павлу Николаеви­ чу Шубину. Его стихи, исполненные высокого пат­ риотического чувства, навсегда вошли в золотую антологию поэзии Великой Отечественной войны. В последние годы общественностью области проведена большая работа по увековечению памяти поэта. Открыт па­ мятник Павлу Шубину в селе Чернава, на его родине. Стали традиционными проводимые по решению Липецкого обкома КПСС и Союза писателей СССР Дни поэзии Павла Шубина — благородное начинание земляков поэта, дань признательности ему новых поколений читателей. Эти Дни поэзии запомнились как события большой идейной и эмоциональной наполнен­ ности, патриотического звучания. 5 — 6 апреля этого года пройдут уже пятые по счету Дни советской литературы в Липецко* области, посвященные ныне 70-летию Павла Шубина. В Липецк прибудет делегация Союза писателей СССР. В ее составе — известные совет­ ские литераторы. Они примут участие в литературных вече­ рах, которые состоятся 5 апре ля в читальном зале областной научной библиотеки и 6 апреля в Доме культуры села Чер­ нава. Пройдут творческие встречи писателей в цехах Ново- липецкого металлургического комбината имени Ю . В. Анд­ ропова, на промышленных предприятиях Ельца. Сегодня на нашей литературной странице мы публикуем материалы о жизни и творчестве Павла Николаевича Шубина, его стихи. . Два стихотворения о Родине Кажется, и двух-то слов не скажешь О такой суровой и простой. Вот ты вся здесь: меловые кряжв. Дальний лог, забытый и пустой. Тихие купальщицы-ракиты, Травами заполоненный дол, — Все, что здесь бездомным и забыты»! В босоногом детстве я прошел. Все, что нес, как дорогую память, Вынянчив и выстрадав сполна... ...Вот опять стоят перед глазами: Желтые пески за плывунами, Поле с лебедой н васильками, Летняя багровая луна. Что я видел здесь? — Кривую хату. Животы, набухшие водой. Голод, злобу... И над всем распятый Грозный крест на церкви золотой. Мать молилась: «Не карай! Помилуй!» Миловал — и мерли сыновья. Миловал — гуляли воротилы. Слава поднималася твоя. Вольный, знаменитый Дон Иваныч, (Тонкий колокольчик под дугой), Из конца в конец — голодный, рваный Славный балыками и ухой. Тихий! Так ли? В чьих же это сказах, В чьих же песнях и до наших дней, — Триста лет спустя бунтует Разин Силой непокорною своей. Он прошел грозой сквозь все туманы., «Тихий, Тихий», — врало воронье, — Это низовые атаманы Хоронили прошлое твое, . Чтобы ты глядел в лицо усадьбам Самой верноподанной рекой: Это — то, что в памятном двадцатом Навсегда рассеял Примаков, Уводя отряды в дымных травах Умирать за новые края... Вот откуда поднималась слава. Радостная молодость твоя, Чтоб садов твоих надречных свежесть Здесь не увядала никогда. Чтобы шли по синему безбрежью С яровой пшеницей поезда. Чтобы там, где навсегда бездомным Сгибло детство горькое мое. Выносили липецкие домны Золотое, тяжкое литье. Здесь льдины, как едкая щелочь, Разъела донская вода. Вдыхать бы весеннюю горечь. Стоять бы под ветром всегда, И видеть, как падает полночь. Как тает туман без следа. Я долю иную не зйаю; Покрытый кустарником склон. Да даль голубая, сквозная, Реки бормотанье сквозь сон, Да степь, да заря вырезная. Да хата с окном на затон. Покамест на плесы гагарьи Сгоняя с песка глупыша, Рыбацкие выйдут байдары. Камыш прошлогодний круша, Мне ветер азовский ударит Навстречу, мешая дышать. Пропахнувший вербой и лесом, Соленый н крепкий, как бром. Кто большего счастья попросят. Чем, парус поставив ребром, Стряхнуть на песок под откосом Фунтовых язей серебро? * * * ...И что мне — дорога пустая И дальний состав на мосту, Когда я нз этого края Вовек никуда не уйду. (Ленинградский журнал рабочей молоде­ жи «Резец», № 13, 1935 год). Васильковый цвет Ока, разогнавшись, ударятся в ряжи. Но поезд пройдет по мосту вевреднм. И слова Орловская родина ляжет Развернутым платом за следом моим, И снова — далеким-далеким уроном Пахнет полустанок, знакомый давно , От желтых акаций до досок перрона. До девичьей песни под дальним окном. А я затоскую н к песне остыну. И горькая память пройдет не спеша: Давно ли с тобой мы прощались у тына, Не плача, не глядя, руки не пожав. И ты не махала косынкою синей И вслед не глядела, как я уходил. ...Июль. Расставанье. Туманный осинник. Ромашек пучок у тебя на груди, — Зачем мне все это? И вспомнить ли нужно? Иль, может, забыть навсегда, до конца? Чтоб стала ты звуком, чтоб ночью недужной Любимой назвать н не вспомнить лица? Но поезд ушел в темноту, в чернолесье. Я снова заклятье кладу на пути. Встречай у окна и от радости смейся, Что мне от тебя никуда не уйти. (Ленинград, журнал «Резец», № 1, 1936 г.). Я ШЕЛ с Павлом Шу­ биным по пыльному, летнему, немоще­ ному Ворошилову-Уссу- рийскому. Когда начнется война с японцами, мы, ко­ нечно, не знали, хотя по всему было видно, что долж­ на была начаться, и скоро: редакция нашей фронтовой газеты, собственно, и при­ ехала сюда только поэтому, так же как множество раз­ ных войск от Забайкалья до Владивостока. Мы шли и по. на наслаждались миром, ти-* шиной одноэтажного, редко двух-, трехэтажного городка, с асфальтом в самом центре, совсем деревенскими плетня, ми на окраинах и белеными под украинские мазанками. — Смотри, — удивленно и обрадованно сказал Павел, показывая мне на небольшое деревце с овальными, зазуб­ ренными по краям листьями. — Смотри-ка, да это неклен. И он тут! — Конечно, это не клен, — сказал я, не очень пони­ мая, что хочет сказать сам Павел. — Да нет, — сказал Шу­ бин. — Это клен, только на­ зывается неклен. — Понимаешь, — начал втолковывать он мне, — его еще называют татарским кленом, чернокленом, сереж- ником, а вообще, если коро­ че, это неклен., Я мог бы и не поверить во все, что говорил при этом Павел, и потом объясню, по­ чему, если бы не выражение его лица: вот это я навсегда запомнил и тут же поверил, что довольно невзрачное на вид деревце, стоящее перед пересохшей канавой, и впрямь так н называется — неклен. Павел смотрел на него с ка­ кой-то особой нежностью, — Паша, — сказал я. — у вас в Чернаве они росли? - Да. — Хорошее деревце. — Да, — опять он ничего не добавил к этому «да», а был большой сочинитель всяких историй, тут, его слов­ но немота сковала. Два года я видел его изо дня в день, несколько меся­ цев жил с ним вместе в од­ ном купе нашего поезда-ре­ дакции и много чего помню о нем, но, вспоминая, я преж. де всего вижу эту, вроде ни­ чем не примечательную сценку. В нем было что-то непобе­ димо русское, от роду рус­ ское в той особой, ничем не искоренимой любви с колы­ бели к отчим местам, к то­ му, что мы зовем «малой родиной». Детство самого Павла было нелегким, и он не раз гово­ рил об этом. Четырнад­ цати лет он переезжает в Ленинград к старшей сестре. Я никогда от него не слы­ шал, почему, но, по-видимо­ му, отцу и матери просто трудно было прокормить та­ шим их внутренним слухом своим, сердцем. Среди них простейший: если ты что-то сильно любишь, то это так или иначе отзовется в пред­ мете твоей любви. Павел Шубин умер рано, тридцати семи лет, в 1951 году, зна­ чит, уже более тридцати лет назад. Но ведь вспомнили-то о нем по-настоящему в его родной Чернаве в Липецкой области! Ему там и памят­ ник поставили, и создали му„ строку с первой раскрытой страницы. Он подхватил все стихотворение и продолжил его до конца. Второе, опять откуда-то, то ли с середины, то ли с конца. Поскольку сама книга была у меня,, я проверял. Кое-где Паша ошибался, говорил не то слово, но не теряя ритма и вполне в духе не только все­ го стихотворения, но и стро­ ки. Где-то на пятом или шес­ том стихотворении, взятых он другую историю и тоже с полуслова, как о случайно вспомнившемся ему скучном эпизоде в его жизни. И сле­ довали невероятные случаи из жизни моряков. И вы ду­ маете только случаи? Он еще мог рассказывать де­ тальнейшие подробности о моряцком житье-бытье, о распорядке дня, о самых разных вахтах и многом другом, о чем человек не­ плававший понятия не имеет. Бывало, поговаривали, что много писал воронежский литературовед и критик Ана. толий Абрамов. Писали и другие, в том числе и его сверстники. Я думаю, что придет время и выйдет более или менее «полный» Шубин, например, в «Библиотеке поэта»: он того стоит. И вот я думаю: а что будущие со­ ставители станут делать с немаловажным разделом его творчества: нынеш­ ние исследователи просто не знают, что за подписью сер- плыть?» «Из всех океанов предпочитаю Индийский, — ответил он серьезно, — так что сначала проедусь по пус. тыне Гоби и по Тибету...» Он привез, конечно, два или три готовых стихотворе­ ния. V В один из его заездов я сказал, что лечу в Харбин. Он живо отозвался: «Я там был». — «Когда?»—«Давно, еще когда п0 КВЖД наши поезда ходили».—«Да брось, Паша!». Я почувствовал, что Алексей КОНДРАТОВИЧ, критик А ВГУСТЕ 45-ГО кую ораву детей. Да, собст­ венно, он сам напишет об этом в одном из своих самых ранние стихотворений: Дома было — тусклая лучина, Душные до тошноты, овчины, Дым, который выедал глаза: Вонь в печи горящего навоза, В зиму — ветошь, в окнах, от мороза, Белым ворсом легшего в” пазах. И цсе равно, и все равно! — в памяти осталось торже­ ствующее и ликующее — это из того же стихотворения, самое его начало: Ка.к-то сразу стало тяжело мне: Я увидел снег и сад... И вспомнил. — Что подчас проходит стороной, — Давнее, но близкое доныне, — Детство в светлом, голубом и синем Подошло и встало надо мной. И вот тут я думаю, что мне дальше писать: о том, как он стал жить в Ленин, граде и стал поэтом, или все же продолжить тему его «малой родины»? Все же продолжу. Есть какие-то законы, ко­ торые словно витают среди нас, а мы, неслухи, не слы­ зей. Делала это в основном молодежь, не видевшая Пав­ ла в живых, родившаяся после его смерти. Жила, жи­ ла в Чернаве память о нем, пареньке, уехавшем оттуда в незапамятные для юных времена, в конце двадцатых годов! И вот вернулся он в Чер. наву спустя столько време. ни. Весы истории — са­ мые справедливые ве­ сы. И по той же причине мы начинаем воздавать долж ное (я подчеркиваю это — именно должное!)' тем, кто при жизни своей по разным мотивам был недооценен. Павел Шубин принадле­ жит к числу последних. ...Я лежал у себя в купе фронтовой газеты, перелис­ тывал однотомник Николая Тихонова. Целый однотом­ ник страниц под четыреста. Шубин увидел его у меня и сказал: — Открывай на любой странице, давай первую строчку — и я продолжу... Да ты что? — оторо. пев, сказал я. Знал, что па­ мять у него удивительная. Стихи Пушкина он знал все — до единого, как-то целый вечер, ни разу не сбиваясь, . читал нам всего «Евгения Онегина». Но чтобы всего Тихонова? Я «дал» ему первую каждый раз из книги, кото­ рая после чтения закрыва­ лась и тотчас же раскрыва­ лась на неведомой странице, я окончательно пойял, что он знает наизусть всю книгу. Он был живой библиоте-* кой русской поэзии. Что классики — он целыми ве­ черами мог читать Майкова и Случевского, Апухтина и Щербину. Причем заметьте, каждого целый вечер. О со­ ветских поэтах, особенно ле­ нинградцах, и говорить не­ чего. Поразительная память Шубина позволяла ему уст­ раивать долгие розыгрыши. — Когда я работал в цир­ ке борцом.., — говорил он как бы между прочим, будто о много раз говоренном. — Да разве ты работал в цирке? — А как же? — и кра­ сивые серые глаза его слегка выкатывались от изумления. Среднего роста, отлично сложенный, с тугими мыш­ цами, косо натянутыми на литой груди, он и в самом деле вполне мог выступать на арене, тем более, что тут же рассказывал одну за дру­ гой занятнейшие цирковые истории, свидетелем которых он был. И я верил ему. Все­ му верил. — Когда мы тонули в Ин_ дийском океане, — начинал Пашка все сочиняет от на­ чала до конца. Но уж очень убедительно, дьявол, рассказывал! Поди — не поверь! Долго я ве­ рил. И лишь потом дошло, что он, с его памятью, мог и не то выдумать. То есть не выдумывал, а создавал некий образ самого себя в особых условиях, которые знал до мельчайших подроб. ностей из прочитанного. Он был талантливым выдумщи­ ком. И, может быть, в нем не осуществился еще и про­ заик, завлекательнейший, редкий для того же юноше­ ства. А то и для взрослых. В редакции он состоял на должности поэта. Даже тог. да странно это выглядело: «Назначить с такого-то чис­ ла на должность поэта...», но армия есть армия, и при­ казы пишутся ради точно­ сти: поэт так поэт, а не кап­ тенармус или, скажем, кор­ респондент-организатор, ка­ ким, например, числился я: кроме своих очерков и кор­ респонденций, я обязан был еще организовывать статьи и заметки от бойцов и коман­ диров — тоже точное назва­ ние моей должности. И у Шубина было точно: поэт. Силы, энергии, поэти­ ческого напора в нем было так много, что он мог бы без труда печататься в газе­ те хоть каждый день. О Павле Шубине написа­ на книга А. Когана, о нем жанта такого-то или капи­ тана такого-то скрывается Шубин. Но вот я раскрываю секрет и думаю: как быть в таком случае? Вез многих десятков стихотворений, по­ явившихся во фронтовых га­ зетах, где работал Павел Шубин (Волховского, Ка­ рельского и 1-го Дальневос­ точного) настоящий Шубин будет неполон. И что-то ис­ следователям надо тут де­ лать. Ради простой справед­ ливости. Шубин выступал нередко и за своей подписью. А бы­ ли две недели, когда он пи­ сал только так. Это уже на Дальнем Востоке. Война, как известно, была там ско­ ротечной: началась девятого августа 1945 года, а треть­ его сентября уже прогремел салют Победы и приказ Верховного Главнокоман­ дующего о конце второй ми­ ровой. И в тот же день по­ литуправление 1-го Дальне­ восточного фронта выпусти­ ло небольшую книжку Павла Шубина «Герои нашего фронта». Все стихи в этой книжке были написаны за двадцать дней. Павел иско­ лесил всю Манчжурию, до­ быв где-то (техники в то время хватало) не просто автомобиль, а амфибию. Од­ нажды он подъехал к наше­ му поезду в этой машине—и все обомлели: «Паша, — со­ стрил кто-то, — *ты и через Тихий океан можешь пере- начинается новая мистифи­ кация. Он же: «Будешь там, поселяйся в гостинице «Яма- то», это недалеко от Китай, ской улицы, четырехэтажное здание, красивое, а на Ки. тайской сплошь магазины и все русские». И еще что-то он рассказал мне о Харбине, в котором он, наверняка, не был. Но когда я прилетел туда, все оказалось в точно­ сти так, как он рассказывал. Мистика какая-то! Ведь где- то вычитал вплоть до того, как пройти от Китайской улицы до «Ямато» и сколько и каких будет там поворо­ тов. Он писал всегда быстро, но это были не вяло разма­ занные стихи. Поэзии Шу­ бина свойственна энергия стиля, ненавязчивая инстру­ ментовка самого стиха, не­ уловимо соединяющаяся с нежностью. Это очень иск­ ренние стихи, никогда не де­ лавшиеся, а всегда словно выпевавшиеся, даже если они создавались по прямому заданию. Задание редакции, когда Павел садился за бу­ магу, а скорее всего и до всякой бумаги, превраща­ лось у него в движение его сердца. Огнем опаленная сопка, Японский разрушенный дот, Над ним изумленно и робко Лесной колокольчик цветет. В этом стихотворении «Слово о Василии Колесни­ ке» идет речь о солдате, повторившем подвиг Матро­ сова. Но чувствуете, как оно начинается? А это уже о са­ мом конце войны: Ты — Среди живых и победивши^, Юноша с обветренным лицом, В сапогах, Полмира исходивших, В каске, Смятой вражеским свинцом. Резйие у глаз легли морщины, Седина пробилась... Погляди — Ты уже не мальчик, Ты — мужчина, Молодость осталась позади. Он никогда не включал эти стихи, созданные им в непрерывном мотании по пыльной, жаркой, августов­ ской Манчжурии в свои сборники: наверно, полагал, что для него они слабы, да в них и действительно мож­ но без труда обнаружить строчки «проходные». Но при всем- том, даже и теперь, уже на большом временном отдалении, вы почувствуете в них поэта. Поэта, как в старину говорили, милостью божией. У нас есть прозаики, поэ. ты первого ряда, есть нема, ло таких, что мы считаем не­ дооцененными. | Павел Шубин в последние годы внешне незаметно вы­ ходит из тени, в которой он долго пребывал. Он был и в поэзии лично­ стью. Но я никогда не слы­ шал от него, будто он не­ обыкновенный поэт: Моря­ ком, если судить по его бай. кам, он был редкостным, а уж борцом — чуть ли не чемпионом. Он постоянно чувствовал свою ответственность перед Словом: Я современник этого, до слога Ответственный за звон ‘ строки моей, Я должен чуять запах этих дней В невыразимой сложности живого. Поэзия всегда оставалась для него святым делом, где самая буйная Шубинекая фантазия замирала в благо- говенье.