Ленинское знамя. 1972 г. (г. Липецк)

17 сентября 1972 г., ’ЗЗ 220 (13 388) Л Е Н И Н С К О Е З НАМЯ н м — ии З р е л о с т ь Если детство короче, чем н а до —• аначит, молодость будет длинна. Хоть в цветах обгоревшего сада все еще проступает война. Будоражат весенние соки застарелый осколок в стволе, но у дерева — корни глубоки, но у дерева — ветви в листве. Пусть процесс созревания , сдержан — все за совесть идет, не за страх. Только в яблоках — привкус железа. Только привкус войны — на губах. С МЕКШЕН. Строштелж в С той самой первобытной эры Сквозь даль времен и бытия От первой каменной пещеры Идет профессия моя. Строители, мои коллеги, Тернистый, сложный путь прошли: Хоть жили в хижинах, Навеки Дворцы до неба возвели. Святое ленинское знамя Их явью сделало мечту: Победа хижин над дворцами Пришла в семнадцатом году1 Теперь под стягом коммунизма Я сам меняю лик земной. Растут, растут кристаллы жизни — Дома, построенные мной. Вд. к о г и н о в , инженер. С ы н о в ь я За рябину паутины прядь Зацепилась осенью сединной И всплывает в памяти опять Сорок первый год, свинцовый, длинный. В грозовой тиши свистят дрозды У обугленной боями пашни. Над траншеями клубится дым, Горький-горький, порохом пропахший. Мой отец в разбитом блиндаже, Вспоминая о трехлетием сыне, Поднимает тост за город Ржев, Под которым через час погибнет. Новая звезда взойдет из тьмы Над могилой братской славой вечной, И порой мне кажется, что мы — Сыновья звезды пятиконечной. Н. КАТКОВ. Н А УЛИЦЕ ветренно и пыльно. Ше­ лестят тополя и все сыплют и сып­ лют свой противный пух. Непонят­ ная погода какая-то, тоскливая... Дома тихо. Форточки закрыты —- от пу­ ха. Было в комнате душно и пасмурно. Пах­ ло пеплом, вином, грязной посудой и еще чем-то едким: не то луком, не то селедкой. Очень хотелось есть. Колька положил на стул конверт, за которым бегал в киоск, осмотрел стол. «Бычки в томатном соусе», — прочел он. Заглянул в банку — осталось на донышке. Хлеб зачерствел. Колька оты­ скал чистый кусочек, обло-мил край, надку­ шенный кем-то, пододвинул банку. «Говорят, отравиться можно старыми консервами... Может, картошек лучше на­ варить?» — подумал было Колька, но мах­ нул рукой, съел изуродованных сладкова­ тых бычков, выскреб мякишем красно- оранжевый, со скупыми блесками масла, сок. Еще он съел размякший плавленый сырок, кусок колбасы, поколебался, но до­ грыз и вонючий сухой селедочный хвост, запил все это водой из-под крана. Потом Колька отнес все стаканы, вилки и тарелки на кухню, в раковину сложил. Смел окур­ ки, крошки, вытер насухо стол и постелил скатерть, грязную, в разводах, а поверх скатерти газету вверх ногами, чтобы не от­ влекаться, нечаянно попадая взглядам в заметку... , Колька задумался. Никогда еще ему не приходилось писать таких писем. Это не тетке в Курск: «Здравствуйте, тетя Аня! Мы живем хорошо, живы и здоровы, чего и вам желаем. Погода у нас стоит хорошая. Четверть я закончил хорошо: две четверки, остальные пятерки. Сейчас начались кани­ кулы. Спасибо за приглашение, но на кани­ кулы я к вам не приеду, потому что по до­ му много дел. Приезжайте лучше вы, а то мы с папой соскучились и поэтому ждем вас к себе в гости...». Здесь, Колька знал, можно и приврать чуток, привирал и совесть его не мучила. Например, о том, что погода хорошая, или о том, что и отец соскучился по тете Ане и дяде Саше. Соскучился, собственно, один Колька, а отец их не любил за то, что дядя Саша никогда не перечил тете Ане, а тетя Аня не боялась отца, ругала его, называла пьяницей и дрянь-человеком... Колька вздохнул, уселся поудобнее и на­ учал: «Здравствуйте, дорогая редакция...» По­ том подумал и поставил после слова «ре­ дакция» восклицательный знак. «...Пишет вам ученик шестого класса «В» средней школы № 27 Бурцев Николай». Нй этом Колька запнулся, погрыз ручку, но так и не написал еще ничего. Он мед­ ленно поводил ручкой по газете, задумал­ ся... Хоть газета и была перевернута, Коль­ кины глаза сами медленно прочли: «Нет!» —■говорят матери всего мира агреосо- » Колька отвернулся от газеты, чтобы мысли не сбивала, п|к>вел взглядом по ком­ нате. Глаза наткнулись на одинокий гвоз­ дик посреди пустынной стены. «Опять снял...— обидно подумал об отце Колька,— перед гостями снял...». На этом гвоздике висел портрет Кольки­ ной матери. Колька встал, вытащил из ящика комода небольшой портретик (отец всегда прятал его в комод) и, подтянув­ шись на цыпочках, повесил на место. Мама на фотографии была молодой, улы­ балась весело. Колька не помнил ее такой. Он запомнил ее задыхающуюся, бегущую впереди Кольки к трамвайной остановке. — Колюха! Все, точка! Не буду. И глаза его влажнеют, когда Колька по­ дает ему чистую рубашку. Отец бросал пить часто. Последний раз продержался долго, больше года, пока в больнице лежал. И потом, когда мама с Колькой его ходить учили, тоже не пил. Теперь Колька знает: если отец сказал, что не будет больше пить, то это на день- два. Но он уже привык прощать не сдер­ жанные «честные слова». Ему обидно за отца, но и жалко его, потому что они оста­ лись ведь только двое... Тетя Аня не в счет, приезжает она раз в год, чтобы отца пару- РА С С К Я З Т Р У Д Н О Е П И С Ь М О рам. Запомнил, как вздрогнула она, открыв дверь соседке, которая, еле переводя ды­ хание, проговорила: «Валя, твой— на оста­ новке... под трамвай попал...» И как, прорвавшись сквозь толпу, упала она рядом, с отцом, лежавшим уже на брезентовых носилках, забилась беззвучно, и как ехали потом в «Скорой» — все это запомнил Колька. Вся машина враз про­ пахла перегаром — отец был пьяным-лре- пьяньгм. — Что она сделала с ним, проклятая..— шептала мама, когда они медленно спус­ кались по больничной лестнице.— Как она болит у него... Кольке тогда непонятно было, что мать имеет в виду, водку или ногу, но станови­ лось страшно. Перед непогодой у отца и сейчас болит нога, которой уже нет. Мучается тогда отец, но недолго. Помычит, покачается, сидя на диване, а потом, прихрамывая и скрипя протезом, идет покупает бутылку, напивается... Напившись, он плачет и все гладит, гладит обрубок. Тогда Кольке становится жалхо его, и у него дрожат губы, когда он укладывает отца спать. Колька прячет оставшиеся пол-стакана на утро, на опохмелку (чтобы деньги сэкономить, а то ведь все ра^но утром купит новую...), убирает со стола и всю ночь потом прислушивается к хлюпа­ ющему отцовскому дыханию: как бы не по­ мер. Наутро отен, пристегивая желтый про­ тез, молчит, но, когда видит пол-стакана, веселеет, пьет, морщась, и улыбается, за­ игрывая с Колькой. — Эх, что бы я делал без тебя, сынище! — хлопает Кольку по плечу, заглядывает в глаза. — Ты не пей больше, а...—глухо не про­ сит, а говорит Колька. гать, да Кольке к школе купить ботинки или костюм. А ведь это все равно что ни­ чего... Мама умерла зимой, через год после то­ го, как отец начал ходить и устроился на работу. Болела она недолго, как будто растаяла... В гробу лежала словно не ма­ ма, а девочка, худая и маленькая. Три дня рыли могилу — зима была' мо­ розная. Три дня Колька не отходил от гро­ ба, и казалось ему, что мама говорила что- то, а вот что, он так и не может вспом­ нить. Слезы из Колькиных глаз совсем про­ пали, глаза горели. И горло болело, отто­ го, что плакал Колька беспрерывно, хоть и без слез. Его поили всякими лекарствами, но все равно Колькины плечи вздрагивали, и говорить он не мог. И потом они остались вдвоем™ Колька посмотрел на тетрадочный ли­ сток, где было написано всего две строчки и вдруг быстро, неожиданно для самого себя написал еще две: «Моя мама умерла в прошлом году, но лучше бы отец умер». Он испугался написанного. Но тут же почувствовал, будто вновь оказался под тем стеклянным колпаком, вновь почувст­ вовал внутри себя сердце. И подумал, что так было бы справедливо. Успокоился. Но от этого непростого успокоения ему стало очень одиноко, как будто и отец умер, но мама, мама не ожила. Колька беззвучно поплакал, размазывая по щекам редкие слезы и затих.. Было слышно, как на дворе кричали мальчишки, но голоса их гасли в глухой безысходной тишине комнаты. Шмыгая но­ сом, Колька подошел к окну, из-за занавес­ ки стал смотреть на ребят. Испортилась их игра, сломалась. Они ругались, размахивали руками... — Я тебя вон оттуда, из-за дерева—бах- бах!— прямо в сердце ранил!— размахивая деревянным ружьем, кричал Женька из второго подъезда. — Совсем не в сердце, совсем не ранил... Ты промазал, промазал. Живой я, понял..— монотонно тянул толстый Славка и, видно было, заревет он сейчас. — Живой, говоришь? Промазал, да?— наступал Женька,—А я те щас полнее на­ даю, не врал чтоб, а? «И надает»,— подумал Колька и пере­ дразнил его про себя: «Прямо в сердце ра­ нил...» Тоже мне, вояка! В сердце ранить нельзя — в сердце убивают». Колька медленно подошел к столу, вырвал из тетрадки исписанный листок, который был закапан слезами и вывел на чистой страничке: «Здравствуйте, дорогая редакция...» По­ думал, но восклицательного знака не по­ ставил. Затем переписал со старого все, что там было написано, и вновь, когда пе­ реписывал последнюю строчку, заледенело, на секунду споткнулось сердце. Колька подумал и решил не мудрить, а написать все так, как и было. «Дорогая редакция, на прошлой неделе был большой праздник — День Победы. Мой отец, Павел Григорьевич Бурцев, не был на войне, но тоже отмечал его. Утром к нему пришли гости, и они собра­ лись и пошли в гастроном. Я тоже пошел за ними, потому что у моего отца нет ноги, и утром он уже выпил немного, поэтому я не оставляю его одного, ведь всякое может случиться... В винном отделе была большая очередь, потому что праздник. А мои отец, Павел Григорьевич Бурцев, полез без очереди. Тогда один молодой мужчина сказал ему: «Гражданин, поимейте совесть! Все мы стоим, и вы постойте в очереди»... А мой отец обозвал его «сопливцем» и еще вся­ кими нехорошими словами, покраснел от злости и стал кричать: «Я кровь за Родину проливал, слышишь, ты, сопляк! Я тебя, сосуна, защищая, ногу потерял, а ты мне— «в очередь становись... совесть поимей...» И он задрал штанину и йсем стал пока­ зывать свой протез. Мне стало очень стыдно за отца, за то, что он так говорил и делал. Ногу он поте­ рял совсем не «а войне, а пьяный под трамвай попал. Лучше бы он тогда совсем умер, чем сейчас он такой врун и водку пьет каждый день. Маму он бил, а она его жалела, а потом я его жалел, ухаживал за ним и спать укладывал™ Мне и сейчас его жал­ ко, но жить я с ним не буду. Поступлю в Суворовское училище, только пока не знаю, как это сделать...». Колька дописал письмо, перевел дух, прочел все от начала до конца. Потом по­ ставил число, месяц и год, аккуратно вывел свое имя и фамилию. Отчества он не по­ ставил. Наверное, потому, что считал себя еще маленьким . В. РЕПИН. Старое и новое. Липецк, улица Ленина. Рис. И. Степанова. Х л е б с о л ь И хлеб, и соль исходят от земли И друг без друга не составят пищи, Попробуй только хлеб не посоли, Он будет пуст —• В.нем вкуса не отыщешь. И в урожайный год, и в недород. На празднике и на работе в поле, Считал особой ценностью народ Горбушку хлеба И щепотку соли. В них — корень жизни И венец труда, Во все века источник вдохновенья, Пусть меж людьми вставали иногда Они тяжелым камнем преткновенья. Народ привык делиться без затей Всем, что кладется во главу застолья. Не потому ли дорогих гостей У нас встречают просто — Хлебом—солью? В. СМИРНОВ. К р а с о т а Красота поступков и деяний. Красота бойца или творца^, Никакое в мирю злодеянье Не сотрет ее с Земли лица. Торжествует где-то спесь иль зависть. Где-то стронций копится таясь. На нее, в нацистской пене зарясь, Ополчалась нечисть вся и грязь. А она в застенках Моабита Не страшилась пыток и угроз. А она — напалмом не убита, А она над миром — 8 полный рост... Красота Эллады под запретом, Но и там она жива в крови™ Вновь она склонилась над декретом О Земле, о Жизни, о Любви. Красота с тобою, современник, И отмечен ею ты, пока Бьешься за нее самозабвенно И уверен в ней наверняка. В. ФРОЛОВ. & ш » Р А Ц И О Н А Л И З А Т О Р Иду я как-то по заводской терри- Ю М О Р Е С К А тории и вдруг вижу: на Доске поче­ та Петька Скворцов висит. Пригла­ женный такой, причесанный, в гал­ стуке. Й подпись, что П. Скворцов— активный рационализатор, внедрил шесть предложений. «Во дает!» — подумал .я о Петь­ ке. А еще подумал: «А я'что ж? Я тоже хочу висеть приглаженный, причесанный и в галстуке. И чтоб подпись — «Активный рационализа­ тор». Стал думать, что бы это такое срационализировать? Я в обед даже в «козла» отказался играть. Думал. И после обеда во время работы то­ же думал. Как раз снимали мы одну балку. Втроем снимали. Задумался я, зацепился за штырь — шварк об землю. Хорошо ребята отскочить ус­ пели. А мне по боку стегануло — до вечера не смеялся. Обиделся я. Какого черта, в са- мо)М деле, мы каждый день эти бал­ ки вручную снимаем, а кран стоит! Подхожу к мастеру и говорю: — Почему мы каждый день балки вручную снимаем, а кран стоит?! А мастер до того задерган, что Механизаторы. Линогравюра Н. Сбитнева. И З Д А Н О В Ч Е Р Н О З Е М Ь Е ГЕРОИ КНИГИ —ПИСАТЕЛИ Когда Константин Паустовский гостил в наших краях, в бывшем имении старого русского писателя Эртеля, которое, кстати, так и называется — Эртелевка, с ним произошла такая история. Затеяли как-то друзья его забавную игру. Несколько человек задумывают известное имя, а одному, с помощью на­ водящих вопросов, предстоит его угадать. Паустовскому отгадки давались легко. И тогда партнеры на хитрость пустились: взяли его имя. Быстро выяснив, что речь идет о писателе, Константин Георгиевич попробовал узнать, каков же круг тем этого литератора. Писал о предреволюционной России?» — «Да» —Писал о гражданской войне? — «Да» — Об эпохе первых пятилеток?— «Да». — Есть что-нибудь историческое? — «Да». — О путеше­ ствиях, открытиях? — «Да». Все еще не понимая, что имеет­ ся в виду он сам, его творчество, Паустовский удивился: «Ка­ кое, однако, разнообразие». Эпизод этот взят из воспоминаний воронежского писателя Юрия Гончарова, выпущенных недавно отдельной книгой в Центрально-Черноземном издательстве. Я думаю, он и явля­ ется ключом этих не совсем традиционных мемуаров. И назвал-то их автор знаменательно: «Вспоминая Паус­ товского». Этим он как бы хотел сказать, что, вспоминая Па­ устовского, он вспоминает не только о Паустовском. Разнооб­ разно, многотемно наследие художника, разнообразны и впе­ чатления, оставшиеся о нем в памяти современников. С боль­ шим писателем тысячью нитей связано столь многое, такое пе­ реплетение встреч, судеб, интересов, вроде бы посторонних, второстепенных, которые иной мемуарист ради лаконизма лег­ ко бы отбросил, что рассказ о них Юрия Гончарова невольно отразил время в самом широком смысле слова. Ведь кажется и встречался Гончаров с Паустовским не так уж часто, и видел его преимущественно на отдыхе, на рыбалке, в праздной, неделовой беседе... Но в том-то и значи­ тельное^ истинно значительного, что она проявляется и в ме­ лочах, и в подробностях быта... Итак, отдыхал Паустовский в Эртелевке, сидел с удочкой на берегах Усмачки, Кзм**нки два послевоенные лета. Не спеша повествуя об этих водных прелести днях, Гончаров всему на­ ходит место. И красоте неброской, но хватающей за душу при­ роды, и технологическим тонкостям рабылки, и немудреным приключениям отпускников... А рядом — рассказ о трудном рождении поэмы «Пущи запо­ ведные», которую писал воронежец В. Кораблинов, вернув­ шись на родную сторону, где фашисты оставили развалины и пепел. И заметки о собственной его, Юрия Гончарова, биогра­ фии, тогда — начинающего литератора, прошедшего почти мальчишкой в солдатской шинели сквозь войну. И короткие, но выразительные портреты самых различных людей — крестьян, музыканта, писателей. И просто — размышления о долге ху­ дожника, о его мастерстве, о том, что, как писал Паустовский, «нельзя существовать в литературе тем, кто пытается соче­ тать служение полуправде и полуфальши со служением своему благополучию». Все это, разумеется, дано через Паустовбкого. Даже на страницы, где главный герой отсутствует, падает отсвет его доброго, внимательного и требовательного взгляда на мир, человека, творческую деятельность. Сам Юрий Гончаров прошел у Паустовского своеобразную писательскую школу. Теперь — он делится знаниями, получен­ ными в ней. Даже манера письма Гончарова, прозаика, сложившегося, са­ мостоятельного, вдруг становится похожей на стиль Паустов­ ского. Видимо, ийаче о такой индивидуальности и не расска­ жешь... Под тем же переплетом, что и «Вспоминая Пдустовского», живет еще одно произведение Гончарова — историко-биогра­ фический очерк «Предки Бунина». Что заставило беллетриста превратиться на время в исторнка-краеведа, рыться в архивах, по крупицам добывая сведения о роде нашего прекрасного пи- сателя-земляка Ивана Алексеевича Бунина? Серьезную научную биографию Бунина еще предстоит напи­ сать. Гончаров же предпринял свои плодотворные розыски для того, чтобы будущие исследователи имели полные и точ­ ные сведения о генеалогии семейства, давшего России класси­ ка отечественной литературы. Цель скромная и благородная. Продиктована она любовью к творчеству Бунина, в школе ко­ торого — и это чувствуется по его книгам — Гончаров учился истово и серьезно, как и в школе Паустовского. Откуда же пошел род Буниных? Как попали предки писате­ ля к нам в Черноземье, поселившись под Ельцом? Бунин пола­ гал, что родоначальником фамилии был знатный выходец из Польши Симеон Бунковский. Но писатель, оказывается, до­ вольно равнодушно относился к дворянскому титулу своей се­ мьи и к ее истории, потому сведения его были не точны, он ни­ когда не пробовал их перепроверить. Не было никакого «мужа знатного» из Польши. Гончаров убедительно доказывает, что сама фамилия Буниных происхо­ дит не от пышного имени «Бунковский», но от распространен­ ных в центральных областях России слов бунить—бурчать, гу­ деть, и буня — так звали спесивого, заносчивого человека. Автор очерка прослеживает историю Буниных на широком фоне развития России. Он показывает, как жили эти дворяне средней руки в разные эпохи и как время изменяло их уклад, интересы, привычки™ Разные люди были среди предков Бунина. Довольно бесцвет­ но, заурядно прожил жизнь прапращур писателя Яков Савель­ евич, умерший в 1735 году. Ничем особенно не прославили се­ бя его 'дети. Интересно все-таки, что женою одного из них —• Федора — прямого предка Ивана Алексеевича, — была Дарья Гавриловна из рода Шеншиных. Как известно, из того же ро­ да происходил замечательный поэт А. А. Фет. Федор Бунин служил при Елецкой провинциальной канцеля­ рии. А вот его сыну довелось испытать совсем иное. Он участ­ вовал^ войне с Турцией под командованием генерал-фельд­ маршала Румянцева, был среди штурмовавших крепость Хотин... Вообще Буниным не раз приходилось воевать. И обычно долг свой перед отечеством выполняли они честно и мужест­ венно. Так, Савве Трухачеву (тоже один из предков писателя), который, между прочим, «жил на правом берегу реки Воро­ неж, в районе нынешних сел Курино, Подгорное, Вертячье, Трухачевка», выпало участие в Семилетней войне, шедшей в Европе в 50—60-е годы XVIII века. А уже отец писателя Алек­ сей Николаевич, как и другие ельчане, — участвовал в Крым­ ской кампании и заслужил за то «монаршее благоволение». Дело, конечно, не в благоволении царя. Важно, что, по словам Гончарова, сказанным, правда, только по поводу вклада рода в борьбу с татарами, мы можем быть благодарны Буниным за их долю ратного труда, мужества... «Предки Буниных» — очерк, интересный не одним истори­ кам, краеведам. Он поможет лучше узнать свой край всякому, кто к этому стремится. Поможет он и лучше понять творчест­ во Бунина, постичь, как человека, художника. На страницах исследования Ю. Гончарова мы встречаемся со многими прообразами бунинских героев. Его дядя, мать, отец, тетка — все они дали толчок художнической фантазии писателя... Поэтому рассказ о них особенно привлекает внима­ ние. Хотя очерк и носит строгий научный характер, включает в себя ряд впервые' обнародованных документов, напнеан он легко, местами — прямо-таки увлекательно, художественно. И еще раз следует подчеркнуть: адресат у книги Ю. Гонча­ рова «Вспоминая Паустовского», «Предки Бунина» широк. Она будет полезна, доставит радость и школьнику, и специалисту- историку, и любителю родной литературы. И. СТЕПАНОВ. стоит и вместо папиросы карандаш прикуривает. Но отвечает: — Краном? Нельзя. Приспособле­ ние надо придумать. — Ну, а что ж не думает ^ наш ИТР? — спрашиваю. Тут мастер обиделся: — Только у меня заботы, что приспособления придумывать? Мне план надо, а тут опять трое заболе­ ли, двое запили, одна рожать ушла! Надо тебе приспособление — вот ты и думай, если умный такой! И ушел. А я постоял, посочувствовал ма­ стеру и стал думать. День думал, два думал — ничегошеньки не вы­ думывается. Она, эта балка, так уютно в машине устроилась, что ее краном ну, никак не возьмешь! А на третий день — придумал! Вилочку такую с противовесом. Ви­ лочку на кран подвесишь, потом за­ гонишь под балку, скользящий про­ тивовес на себя отведешь, балочжа из гнезда выскакивает и тут ее, го­ лубушку, и вытаскиваешь краном. Обрадовался я! Ребятам говорю, мол, так и так. — Молодец! — ребята кричат, — Кулибин! А я застенчиво так краснею. При­ ятно мне. Сел вечерам за расчеты. Рычаг ту­ да, рычаг сюда. Момент крутящий­ ся, момент вертящийся. В две ночи все закончил. Утром в БРИЗ побежал. Подаю расчет, чертеж и улыбаюсь. А ин­ женер БРИЗа, длинный такой, то­ щий, посмотрел на бумажки, на ме­ ня и говорит: — Придумал! — Придумал, —- соглашаюсь я. И пытаюсь ему пояснить, что х чему. А он мне: — Не жуй. Ясно. Толково. Но ты знаешь, какое сегодня число? — А как же, — отвечаю. —26 де­ кабря! А что? — И он еще спрашивает, «что»! — аж подпрыгнул инженер. — Конец же года! Я уже все отчеты соста­ вил! Столько предложений в этом году подано, столько внедрено, ка­ ков эффект! А теперь я, что ж, дол­ жен переделывать все?! Дудки, па­ рень! Не выйдет! — А ты его в отчет не включай,— советую я. ■— Не регистрируй. — Это как же — не регистрируй?! — возмутился инженер. — Я его не зарегистрирую, а потом кто-нибудь еще такое же предложение принесет, что я буду делать? Приоритет как установлю?. .,.Ты думаешь — ты только один умный? »,у «А черт его-знает, — думаю я,гг- может, и .в самом деле не я одни умный?» -•*>• I — Да на кой он мне — приоритет! — отвечаю. — Сделали б приспособ­ ление, а приоритет — ладно уж! — Нет, дорогой! — грозит мне обкуренным пальцем инженер.—Это ты сейчас говоришь, а вознагражде­ ние подсчитаем, первый прибежишь! Скажешь — это я придумал! Мне деньги. Знаю я вас! — А что ж теперь делать? — спрашиваю. — Забудь! — говорит инженер. — Как «забудь»? — Ну, до Нового года думать за­ будь об этом предложении. А после Нового года приходи. Оформим. Прихожу после Нового года к ^ин­ женеру. Подаю бумажки с расчета­ ми. А он ца -меня так это жалобно смотрит. — Ты человек? — спрашивает. — Да, — говорю, — человек. — Новый год отмечал? —- А как же, — улыбаюсь. — А я что ж — ангел по-твоему? — обиделся инженер. .— Что ж ты думаешь: варит она сейчас у ме­ ня, — стучит он себе по голове. Посочувствовал я ему. Подсказал, что пиво в буфет привезли. — Ты через недельку забеги, — подобрел инженер. Забегаю через неделю. — Вот, — говорю. И расчет ему подаю. Инженер пепел с сигареты себе на галстук стряхнул и спрашивает: — Ты что думаешь — у меня только и занятия — предложения оформлять? Мне еще профсоюзные взносы собрать надо, отчет, о граж­ данской обороне написать, на семи­ нар пойти, лекцию для общества «Знание» подготовить! Зайди не­ дельки через две. Оформим. Стыдно мне стало. Ушел я. И больше не приходил. Лучше уж вручную балку вынимать, чем дело­ вого человека тревожить. Не рационализирую я больше. А Петьку Скворцова еще больше ува­ жать стал. Срационализировать — это чепуха, тычвот внедри попробуй! А Петька шесть предложений внед­ рил. А. СВЕТКОВСКИЙ. С Т И Х И ' Д Л Я Д Е Т Е Й У и р я л х ы е в о п р о с ы Раз сказала мама строго: — Помолчал бы ты немного. А молчать совсем не просто, В голове полно вопросоз. Все узнать хочу я очень: Где бывает солнце ночью? Как нам делают игрушки? Для чего живут лягушки? Если б только знала мама, Как вопросы те упрямы! Я — молчу, они — никак, Так и лезут с языка. „ О т в а ж н ы й 4* Сделал я корабль бумажный И назвал его «Отважный». Отпустил его в ручей, Он помчался всех быстрей. Я за ним бежал, бежал, Наконец устал, отстал, Вслед ему махнул рукой. И поплыл он далеко; Может в речку, в океан. Встретит бурю, ураган. Но не струсит мой бумажный; Ведь не зря же он «Отважный». Д о ж д ь Теплый дождичек прешел, Стало чисто и свежо, Солнце смотрится в окошко, Пар струится от дорожки, Воздух пахнет тополем, Небо — синеокое. Теплый дождичек прошел — До чего же хорошо! Л. ЕФРЕМОВА.