Ленинское знамя. 1970 г. (г. Липецк)

18 октября 1970 г , М 244 (12 8031 Л Е НИНСКО Е ЗНАМЯ с ж ^ а .ж л ы ( С т и х и Р о д и н е Н а э р а з д о л в и х , , . Какие луга и какие долины В наследство оставлены дедами мне! Сидят облака на стогах- исполинах, Как дети на отчей широкой спине. Колосья пшеницы златого чекана Сомкнулись в несметные рати-полки. На этих раздольях живут великаны, Мои большерукие земляки. Их гром не пугает, их зло не сгибает. На крепость они выверялись в огне. Горячим дыханьем их сила тугая От каждой былинки струится ко мне. Струится, струится, готова пролиться Парным молоком, звездопадом зерна. А зелень садов полонили жар-птицы: Багряна от яблок моя сторона. И истину я постигаю простую, И ею стою озарен не дыша. С землей не разлучен — до солнца расту я, В разлуке же с нею беднеет душа. На луг, расшитый густо клевер ш и, Летучий дождь рассыпал серебро. А над речонкой в камышовой раме Закат роняет сизое перо. Плывет над лугом чья-то песнь негромко, Но бередит н трогает сердца. И машет хохотушка-незнакомка Косынкой мне с тесового крыльца. Несут высоковольтные опоры. Дрожащие от гуда провода. Внизу теленок щиплет травку- спорыш, И в берег тихо плещется вода. Будь вечно чистым, небо голубое! Будь вечно мирным, наш зеленый дол! Пусть так всегда вот замшевой губою Теленок лижет теплую ладонь! А. ВАСИЛЬЕВ. X* у с и и и Бились люто С утра до полночи. До раскалывания мечей, А наутро Прислали половцы Полномочных и толмачей. Шли они По меже сурелновой. Снявши черные клобуки, С обреченностью Со свирепою, В землю втискивая Каблуки. Было поле Кроваво полито, Было поле рассветным чуть, И усеяно было поле то Злыми кольцами От кольчуг... ...Станет поле Великою пашнею, Было что — порастет быльем, Но останется все же нашею Та земля, Где с тобой живем. И в какое-то утро раннее, Зарывая в полынь Лицо, Стиснет вдруг Комиссар израненный То кольчужное. То кольцо... И своею святою смертью На бессмертие обречен, И затихнет он с этой метою —' С Русью древнею обручен. Колыхнется Рассвета полымя, Словно стяг, Что алел з бою.» Выше нету на свете подвига, Чем за Родину пасть свою. А. БЕЛЯЕВ. Р о с с и й с к и е п р о с е х х и Милые российские проселки, Как вы сердцу моему близки! На лугах трава —- зеленым шелком, В море ржя — деревни-островки. А от них тропинки-невидимки Вое бегут, зовут куда — бог весть! ~ Словно там, за легкой синей дымкой Что-нибудь невиданное есть. В рожь войду, как в золотые стены. Тишину разбудит звук шагов. Вдалеке заслушались антенны Шорох неподвижных облаков. Жаворонка песня в небе чистом. Близко прошуршал велосипед. Вдруг меня оповестил транзистор Про полет космических ракет. , А. СИНЕЛЬНИКОВА. В о р т о л ь с ж с и е с к а л ы Как внеземные истуканы, В гигантский выстроившись ряд, Крутые скалы-великаны В немом величии стоят. Не дрогнули седые главы Перед ударами судьбы: Ласкал ледник рукой шершавой Их твердокаменные лбы. Тысячелетья их точили Дожди, метели и ветра, Зимой морозы леденили. Сушила летняя жара. Но, вопреки всем испытаньям, Они из юности Земли Свои волнующие тайны До человека донесли. Хранят скупые отпечатки Ушедшей жизни робкий след— В скале застывшие остатки Непостижимо дальних лет. Когда-то море здесь шумело, И на зеленых берегах Стада чудовищ гибкотелых Паслись в болотных тростниках. За веком век, За эрой эра Земля ждала урочный час. Копили тайные пещеры Свои сокровища для нас. Чудесных тайн еще немало Хранит ревниво край родной. О них тебе нашепчут скалы Вечерней призрачной порой... В. ОСКОЛКОВ. З а с е л о лиг Утонула деревушка В аромате конопли. Оглашает сад кукушка, Вьются пчелы и шмели. И когда влюбленно гляну За сельцо из-под руки, Вижу всю в цветах поляну, Голубые озерки. Ну, а там, где редколесье, Где струит пыльцу ячмень, В бирюзовом поднебесье Птицы реют целый день. Без вина я нынче пьяный В стороне своей родной. Ой ты, запах конопляный, Что ж ты делаешь со мной! И. БАТРАКОВ. НЕ ПЕПЕЛ, А ОГОНЬ Централ ь н о- Чернозе м н о е книжное изда­ тельство готовит к печати новую книгу А. Баюкан- ского — роман «Лицом к огню», рассказывающий о жизни со­ временного рабочего класса. В центре повествования судьба четверых друзей, «большой чет­ верки», как шутя называют их в цехе. Начав работу с разливочной канавы, они вырастают в крупных специалистов. Постепенно под воздействием новых ' условий жизни, пути друзей расходятся. И хотя внешне это не очень заметно, конфликт назревает. Предлагаемой главе предшествует рассказ о том, как один из «большой четверки» — Семен Красницкий попадает в больницу после аварии. Навестить его приходит старый друг — начальник цеха Тихон Будько. О т р ы в о к и з р о м а н а Ш е к р а с о в В колхозн ом к л уб е В час вечерний тесно. З д есь все село, от старых до ребят, — В едь каж дом у послушать интересно О творчестве Н ек р а со ва док л ад, п обрели в неведом ы е дали Семь м уж иков и з смежных деревен ь. Д р у з ь я м ои, они в ед ь нас и ск ам и И скали наш вот этот светлый день! И старый стих звучит сегодн я н ово, Хоть мы на век п оздн ее рождены* Н ам д о р о го твое ж ивое слово Поэт, боец, великий граж данин, н. пылькин. Л ж л е щ хс Ломая старые кварталы, Шагая стройками по ним, Вторая юность ныне встала Над старым городом моим. Он каждый день неузнаваем, Он каждый день совсем иной, В движеньи, в суете трамваев, В мостах, повисших над рекой, В веселом гаме новоселов, В счастливых криках ребятни, В глазах строителей веселых, Что рушат древние плетни. Он весь в своем рабочем ритме, Он весь в стремлении вперед. Пускай ещ е немало рытвин, Пускай работ невпроворот. Но знаю я — мой город молод,. Умен, пытлив, широк в плечах. Он крепко держит Серп и Молот В своих натруженных руках. Б. КАПУСТА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ^ Побеленный потолок. Если долго смотреть вверх, то начинает казать­ ся, будто он медленно покачивается. А от белизны стен — режет глаза. Что еще? Край аляповато покрашен­ ной тумбочки, половинка окна, жел­ теющая занавеска... Врачи запретили Семену Красниц- кому двигаться, запретили повора­ чивать голову. Разрешили одно — дышать. Да и что это за дыхание: при вздохе — тупая боль подкаты­ вает к сердцу. ...На улице пуржило. Колючие снежинки постукивали в окно, наме­ тали на карнизе бугорки. Семен по­ рой даже ощущал на лице покалы­ вание, словно он не наживал про­ лежни в больнице, а бодро шатал по завьюженной улице, прикрывая ли­ цо краем воротника. Самочувствие улучшалось. Врачи разрешили крат­ ковременные свидания. Вчера увезли на операцию Ивана Ивановича. Сестра сказала, что в палату он больше не вернется. Се­ мен похолодел от этих слов. Опу­ холь. Зловещее слово. Семену по-че­ ловечески жаль Ивана Ивановича. Две даты и тире. Родился. Умер. «А мы хотим, — неожиданно вспомнил Семен слова Жана Жоре­ са, — сохранить от наших предшест­ венников не пепел, а огонь». Вошла сестра. Молча взяла Семе­ на за руку, пощупала пульс. Дело­ вито заглянула в тумбочку. Долила воды в вазочку с бессмертниками, как будто им вообще нужна вода. — Не завяли? Сестра стрельнула синими глаза­ ми. Ответила тоном взрослого не в меру расшалившемуся ребенку: ■— Вы кушаете и пьете. Так? А им разве не надо? Семен сделал скорбное лицо. — Простите, доктор. Я молчу. Слово «доктор» магически Содей­ ствовало на сестру. Лицо размягчи­ лось и руки начали бережно поправ­ лять одеяло, а глаза подобрели. Много ли человеку надо? — К вам опять этот, — сестра ко­ мически надула щеки и руками сде­ лала кругообразное движение над животом. •— Будько? Сестра кивнула, на ходу оправила скатерку н приостановилась в две­ рях. — Он — большой начальник, да? — Директор! — озорно сказал Семен. — Я так и подумала, •— всерьез приняла слова Семена сестра, и, как- то сразу подобравшись, выскользну­ ла из палаты. «Директор!» Семен представил Тихона в директорском кресле и сморщился... Хромает цех на обе ноги. Вроде обоза по неезженой колее. Нужно встать на облучок, взмахнуть кнутом, свистнуть по- разбойничьи и... рвануть с доро­ ги на целину, прямиком. И не про­ сто... нб ради моды, и не для того, чтобы засесть в кювете, а мастерски, точно выкатить к станции. Тихон Тихонович Будько не любил больничную дверь. Открывалась толь­ ко одна створка и приходилось вползать бочком, неловко прижимая к себе свертки. Это как-то унижало. Сегодня он пришел без гостинцев. — Ну-с, докладывай, симулянт,— фальшиво-бодрым тоном заговорил Тихон Тихонович,—раскусил я твой маневр. Сейчас горячее время, а ты... Мол, нехай Будько один покарячит- ся, да? Отлежусь, а потом на гото­ венькое... Шучу, шучу... — Тебя сейчас сестра директором назвала. Перепугалась, — тихо ока­ зал Семен. — Виден сокол по поле­ ту... А мое здоровье... Семен неторопливо начал расска­ зывать о сестре, враче Офтальмови- чё, который задумал провести экс­ перимент с одним больным, создав в палате точно такие же условия, в каких тот обычно работает. Но Ти­ хон Тихонович уже не слушал Семе­ на. Фраза, сказанная им, больно ударила. Он—не директор. Началь­ ник цеха, но жизнь его не сахар. А тут еще бессонница. Это становилось опасной привыч­ кой — просыпаться ни свет, ни заря и в тишине размышлять над смыс­ лом жизни. Прошлое, золотое вре­ мечко! А будущее?... Тихон Тихоно­ вич старался не глядеть на жену. Настя вызывала ощущение доволь­ ства и благополучия. От нее исходил запах крепкого деревенского тела, душистого мыла и еще чего-то очень домашнего. В этн минуты он ее просто ненавидел. Тихон Тихонович умышленно тя­ нул время, пытаясь убедить себя в том, что внутреннее беспокойство происходит лишь из-за семейных неурядиц. Только ли? Хватит дура­ чить себя. Все, буквально все пошло прахом. Слышал ли Семен про ре­ корд? Рассказать? Было морозное утро. Играл оркестр. Девушки под­ носили ребятам цветы. Начальство троекратно облобызало его и Мишу Выставкина. И сообщение в газете. Все было. А через день... Кто бы мог подумать? Директор завода из­ дал приказ... Строгий выговор. Ко­ лонка цифр. Заключение комиссии. Доказал, что рекорд — туфта. Что делать дальше? — Сеня, — тихо спросил Будько, —мы с тобой были большие друзья? — Были? — И остались. По душам? •— Идет. — Поезд сошел с рельсов. Да, да. Человек спокойно ехал в мягком ва­ гоне, пользовался благами цивилиза­ ции и вдруг... треок, удар. Пустота. — Не сгущай краски. До круше­ ния далековато. — Утешаешь. Я; кажется, подза­ держался в дороге. И жду, что именно крушение вот-вот ахнет. А возможно, к старости просто фанта­ зирую. —- Ну, чего юлишь? Выкладывай. С партийной принципиальностью. — Ты не прав в одном: то, что происходит в цехе — реальность, не фантазия. И до крушения... близко. Тихон Тихонович вытер платком вспотевший лоб, поискал глазами графин с водой. Не обнаружил, сглотнул слюну. Во рту — вязкость, горький привкус. — Новая система планирования... Все заболели переделкой, как чумой. И дурни лезут в новаторы. А у ме­ ня, будто у бегуна, наступила «.мерт­ вая точка». Ну, выдай чего-нибудь? — Я уважаю в тебе человека. — Уже легче. Благодарю. Ну... смелее! — подбодрил Семена Будь­ ко. Хотелось услышать со стороны о себе самое нелестное мнение и со­ поставить с действительностью. На­ верное, отпадают нелепые мысли. — Сколько в тебе обтекаемости, Сеня. Все издали, с подходцем: как детишки, как дровишки, как живете, как животик? Плетешь кружева и попробуй, угадай, где правда. Вот ты болеешь, — разгорячился Тихон Тихонович.—Однако, у меня боль по­ глубже. Семен почувствовал: опять свин­ цом налился бок, горит в груди. — Не напрашивайся на сочувст­ вие, — хмурит брови Семен и осто­ рожно отодвигает одеяло. —• Мне за тебя обидно, Тихон. Какой человек был и вдруг... — Минутку, — торопливо перебил Семена Будько, — если остановить на две недели цех? За это время оглядеться, без текучки, без заседа­ ний и совещаний, притереть людей, отмести тунеядцев, а? — А план? . — Наверстаем. Клянусь, что_ Семен подтянулся на подушке, взглянул в лицо Тихона Тихоновича, собираясь сказать что-то очень важ­ ное. , — Хороший выход, правда? Или... я перееду на Магнитку. Ну, дай со­ вет. — Дам. Только, чур, без обиды. Отступись, Тиша, сойди сам с пьеде­ стала на грешную землю, в бригаду. Твой опыт и знание... —■Что-о-о? — Сегодня нельзя работать но принципу: не клади ничего на стол, а то подпишу... — Ну, спасибо! Удружил. Выгоня­ ешь. Не ждал, не ждал от тебя... — Ты никогда не... Семен вскрик­ нул и вдруг резко схватился рукой за грудь. В последнее мгновение ему показалось, что белый потолок с грохотом обрушился на него. Голова Семена бессильно откинулась на по­ душку. Тихон Тихонович попятился к двери, повалил стул д с криком выскочил в коридор... А. БАЮКАНСКИИ. Ч Е Р С Т В О С Т Ь За окошком осенние хлыщут дожди, За окошком земля вся в снегу, А у сына одно: — Да ты, мать, подожди... Встану на ноги вот — помогу». А она не ждала... Нет, она не ждала! И в войну хлеба черствый кусок, Не деля, вынимала ему из стола: — Поправляйся, родимый сынок! ».Ну, а сын выжидает какой уже год, Ну, а сын перед ней — весь в долгу. Все твердит: — Подожди, справлю нужное вот И тебе подсоблю, помогу», Телевизор купил, коврик радует глаз, Весь в узорах забавных буфет, Ну, в матери сын подарил бы хоть раз Килограмм леденцовых * конфет. Мать ему: — В красный угол, сыночек, изволь!» Угощает сметаной, кваском, А в глазах ее — жуть, а в глазах ее — боль И все больше седин под платком. Черствый хлеб — не беда! Он размокнет в воде, Он полезен -— считают врачи. Ну, а черствый сынок... В чем, скажите, и где Его черствость, как хлеб, размочить?! Л. СОЛОВЬЕВ. Т О Р Ж Е С Т В О Т А Л А Н Т А —------------------ ----------- 3 Е—— ------------- ----- ------ Исполнилось 75 лет со дня рождения известного русского совет­ ского поэта С. А. Есенина. Сегодня мы представляем слово канди­ дату филологических наук А. Заманскому, который в своей статье рассказывает о жизни и творчестве поэта, любимого многими чита­ телями. А---------------------■— —-»В Пятнадцатилетий подросток, вы­ росший в деревне над Окой, напи­ сал: Там, где капустные грядки Красной водой поливает восход, Клененочек маленький матке Зеленое вымя сосет. Целый мир вместился в эти стихи, мир крестьянского ребенка, обуян­ ного какой-то языческой радостью от того, что он живет среди кленов и берез, что он тоже часть приро­ ды. Вместе с красками неба, реки, рущи впитывал он в себя краски народных песен, и как в этих пес­ нях, в лирике Есенина — с первых стихов — природа и человек неот­ делимы друг от друга. В его стихах живут «душа — яблоня», «роша—по- ■*зия», говорящая неизъяснимым языком листьев-слов. Естественно, как дыхание, приходит в есенинскую поэзию очеловечивание природы, и вот: «кудрявый сумрак за горой ру­ кою машет белоснежной», клен «утонул в сугробе, приморозил но­ гу», сосна «покачнулась, как ста­ рушка, оперлася на клюку». Это единение человека и мира, того ми­ ра, который ограничен околицей родной деревни, речкой, рощей воз­ ле села, рождает в поэтическом сердце песню. Зрелый Есенин с грустью признавался: «счастье бы­ вает редко», но уж если оно прихо­ дило, то сердце поэта наполнялось радостью и была эта радость широ­ ка ш неземна: « ■■—■— —.и— —■ Эх вы, сани! Что за сани! Звоны мерзлые осин. У меня отец—крестьянин. Ну, а я крестьянский сын.» Тот, кто видел хоть однажды Этот край и эту гладь, Тот почти березке каждой Ножку рад поцеловать. «Крестьянский сын», вступавший в жизнь в сложную эпоху между двумя революциями, видел вторже­ ние в красоту и локой родной де­ ревни «железного гостя города». Понадобилось почти десять лет, что­ бы Есенин осознад: врагом деревни был капиталистический город. Это десятилетие стало самым трудным периодом жизни поэта. Есенинская лирика все более отчуж­ далась от показной, а потому нена­ стоящей культуры капиталистиче­ ского города. Но вместе с тем его все более привлекало то, что связа­ но было с городом: возможность получить образование, общение с поэтами, связь с различного рода изданиями. Жизнь вовлекла юношу в свой водоворот и очень нелегко было разобраться, где настоящее, а где показное. К чести Есенина, он сумел разглядеть врагов и друзей. Впечатления детства, память родной земли помогли поэту отличить исти­ ну от лжи. Образ Родины, жившей в сердце поэта, помог ему верно оценить ха­ рактер мировой войны. Есенин не смог сочинять ура-патриотические стихи. Призванный в армию, он уклонился от участия в боях—слу­ жил в госпитале и санитарном поез­ де. Это объясняется политическими убеждениями Есенина, ставшего на­ стоящим солдатом, как только ему пришлось воевать не за «Босфор и Дарданеллы», а за народную власть. В декабре 1917 года он трижды участвует в' боях и затем с гордо­ стью напишет: Хотя коммунистом я не был От самых младенческих лет, Но все же под северным небом Винтовку держал зэ «совет». Не сразу и нелегко разобрался Есенин в истинном характере соци­ алистической резолюции, но любовь к родной земле, силд таланта помог- ли ему верно определить свое место — с народом. От рязанских раздолий через ог­ невые ночи революционного Петро­ града пронес поэт свое приятие и утверждение Революции. Не все су­ мел он верно понять, но его искрен­ няя радость, вызванная революцион­ ными свершениями, несомненна. Потому в есенинском «Небесном барабанщике», созданном в 1918 го­ ду, прозвучало: «Да здравствует ре­ волюция на земле и на небесах!». Подлинный же смысл Революции, ее силу и значение для родной стра­ ны Есенин сумел осознать не сразу. Отсюда его . колебания, душевное смятение, приведшее к имажини­ стам и вызвавшее к жизни «Испо­ ведь хулигана» н другие стихи цик­ ла «Москва кабацкая». После долгих и трудных разду­ мий о судьбе Родины, деревни, о личной судьбе, после поездки за границу поэт признается: «...я еще больше влюбился в коммунистиче­ ское строительство. Пусть я не бли­ зок коммунистам, как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, может быть, близок и в своем творчестве». Есе­ нин написал эти строки летом 1923 года, в ту пору, когда начинался новый, самый, плодотворный период его творчества. Во всю мощь разво­ рачивается есенинский поэтический талант, раздвигаются широко тема­ тические границы его творчества, и наряду с лиричнейшими «Персид­ скими мотивами», наряду с обраще­ нием к Пушкину, все более властно заявляет о себе в стихах Есенина советская новь. «Я полон дум об индустрийной мощи» — это сказано поэтом, создавшим гимн бакинским комиссарам и «Песнь о великом по­ ходе». «Любовь к родному краю»... побуждает поэта пристальнее всмат­ риваться во все, что связано с де­ лами, с именем Ленина; стремление быть «настоящим, а не сводным сы­ ном — в великих штатах СССР», созданных Ильичем, определяет то­ нальность и образную систему есе­ нинских стихов. Имя Ленина пости­ гается теперь поэтом как точка от­ счета, от которой начинается все новое на его Родине; Я вижу все И ясно понимаю, Что эра новая — Не фунт изюму вам, Что имя Ленина Шумит, как ветр по краю, Давая мыслям ход, Как мельничным крылам. Признание в «любви к родному краю» закономерно переходит в са- мопризыв: «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем...», а поэтиче­ ское раздумье «Русь уходящая» на­ чинается афористично звучащим, сугубо личным признанием: «Мы многого еще не сознаем, питомцы ЛЕ­ НИНСКОЙ победы». Это не только сожаление поэта о недостаточном проникновении в жизнь, может быть, об узости кругозора. Это ведь и поэтизация масштабов ленинского дела, масштабов, которые далеко не всем по плечу. Поэту более, чем в чем-либо ином необходимо охватить, осознать этот масштаб целостно, но... «Лицом к лицу (Лица не уви­ дать», если быть только наблюдате­ лем, не быть участником. Отсюда и новое для есенинской лирики призна­ ние: «Я тем завидую, кто жизнь про­ вел в бою, кто защищал великую идею»... Раздумья о величии Лени­ на, о значении для Родины ленинско­ го дела становятся неотрывной, а, может быть, и основной частью есе­ нинского лирического потока. Эти раздумья влекут за собой не просто тематическое расширение лириче­ ского диапазона, они содействуют становлению нового качества в по­ эзии Есенина, содействуют форми­ рованию зрелости поэта-граждани- на. В интимнейшем «Письме к жен­ щине», написанном осенью 1924 года, Есенин с гордостью заявляет; Любимая! Сказать приятно мне, Я избежал паденья с кручи. Теперь в Советской стороне Я самый яростный попутчик. Я стал не тем, Кем был тогда. Не мучил бы я вас, Как это было раньше. За знамя вольности. И светлого труда Готов идти хоть до Ламанша. С огромной силой таланта и вели­ чайшей сердечной искренностью воспел Есенин сложный, но прекрас­ ный процесс преображения мира и человека, потому так всеобъемлюще и торжествующе входит в нашу жизнь есенинская поэзия. Она вхо­ дит в сердце каждого человека, утверждая подлинную красоту. Л. ЗАМАНСКИЙ, кандидат филологических наук. С а т и р и ч е с к и е с т р о к и В Ы В Е Р Н У Л С Я Викентий Никанорыч Сидит, потупя взор. Уже пробило полночь, А в мыслях — ревизор. По самым верным слухам Дня через три грядет. Вот будет заваруха. Когда отчет копнет! Как быть? И втихомолку, Писульку сочинил, В которой зло и колко Петрова разбранил. Писал, что понастроил Петров себе палат, Что якобы утроил Свой собственный оклад. И прочее и прочее Выдумывал хитрец (По части опорочить Викентий наш был спец^ Отбухал на машинке Творение. И вот Премудрой анонимке Дан самый полный ход. ...Комиссия проверкой т Н. ЕМЕЛЬЯНОВ. Неделю занята. А вышло на поверку — Все ложь и клевета. «Знакомая картинка, — Был вывод сочинен, —- Петров-то в анонимке Бесстыдно очернен. Палат себе не строил, — Подобных фактов нет, Оклада не утроил. Все ложь и все навет». Но автор грязной сплетни Расцвел от этих слов. (Поскольку наш Викентий Был сам же и Петров...) Весь излучал сиянье, Попрыгать в пору твист. Мол, гляньте, россияне: Я чист, как белый лист! И зажилось спокойней, И зажилось вольней. Напишут правду? Ой, ли! А кто поверит ей?... В П О И С К А Х О П Ы Т А У соседей доходы и прибыли, Как грибы, вырастают дома. А откуда те прибыли прибыли? Как на это хватило ума? Люди вроде бы там рядовые. Без особинки. Тот же народ. А, поди ж ты, вот—п ер ед о г т! Огородили какой огород! Мы-то, что ж, иль совсем не такие? Взять — да опыт у них перенять. Рационы там, нормы какие — Это ж можно смекнуть и понять. — Переймем. Щи не лаптем ' хлебаем. Как возьмемся, закрутим дела, Полыхнем не такими хлебами! Через год не узнаешь села!! И добились бы, и сумели бы, И смекнули бы, и одолели бы, Если б вскоре не двинулись ввысь — Новым опытом не занялись.