Красное знамя. 1966 г. (г. Елец)

На днях у нас в гостях побывал наш земляк, бывший ра­ ботник редакции га­ зеты «Красное ^на. мя» член Союза пи­ сателей СССР Ми­ хаил Глазков. Он рассказал о своем литературном творчестве, познако­ мил с новыми свои­ ми стихами- Сейчас М. Глаз- ков работает над большим поэтиче­ ским сборником. Одно из его стихо­ творений мы сегод­ ня публикуем. НА СНИМКЕ: Михаил Глазков. 2ИГ. Г л л з к о а ш Беспокойство Новые книги Д О Б Р О Т А Эта болезнь настигает челове­ ка вдруг, сразу, внезапно. О ней не сможет рассказать ни один врач, но она есть, и у нее свои симптомы. Грустно и сладко на­ чинает щемить сердце, удиви­ тельные сны снятся по ночам, а случайно услышанное воркова­ ние самой обычной электрички ставит перед мысленным взором никогда доселе не виданные уголки родной земли. Болезнь называется «тоска по странст­ виям», и лекарство от нее толь­ ко сдаю — дорога. Или нет, еще одно есть — книга. Такая, как эта — «Двое в декабре»... Семнадцать рассказов, соста­ вивших ее, —- лучшее, что на­ писал за десять лет Юрий Каза­ ков — один из самых тонких и Юрин Казанов. Двое в декаб­ ре. Рассказы. «Молодая гвар­ дия», М., 1966 г. Редактор 3. Ко­ новалова. □□оаоаоаооааааоааоааоаЖ РОДИНА Все в тебе—> извечно молодое, —• С широтой, на что ни погляди,— С незакатным солнцем на ладони И Кремлем на дышащей груди. Все в тебе исполнено простора. И законно входят в новый быт Детский лепет саженца простого И заря космических орбит. Все в тебе— привет и красноречье. От мечты до вихря новостей, От «Добро пожаловать!» при встрече До сердечных проводов гостей. Все в тебе оправданно и цельно,— И рабочий вид, и каждый жест, И сердечность песни колыбельной, И бравурность марша в день торжеств. С. СМИРНОВ. ЛИРИЧЕСКИЕ СТРОКИ Колыбельная Рыжий вечер насупился рано, Гаснет медленно в небе зар.я. Засыпай, моя звонкая радость, Дорогая дочурка .моя! Закрываются глазки. Но светел Над тобою мир в отблесках дня. Ты одна — мое счастье на свете. Дорогая дочурка моя! И уже ты не слышишь ни с.това. На плечо мне головку склоня. Продолженье моей жизни новой. Дорогая дочурка моя! Рыжий вечер насупился рано. Гаснет медленно в небе заря. Засыпай, моя звонкая радость, Дорогая дочурка моя. Вл. Фалин. интересных наших рассказчиков. Это, кстати, вполне аргументиро­ ванно доказывает А. Нинов в послесловии к книге. С основны­ ми положениями и выводами его статьи читатели, вне сомнения, согласятся). Юрий Казаков любит писать о людях простых и безвестных, тех, что живут где-нибудь в ма­ леньких северных городках и в охотничьих сторожках, на ры­ бачьих тонях и далеких метео­ станциях ■— словом, там, где всу^^^так {рскуют о больших и ярких городах и куда так часто зовет «муза странствий» из яр­ ких и бо.чьших городов. Итак, о людях простых н безвестных, по­ тому что «простые» и «безвест­ ные» —' это и есть Россия, а Рос­ сия, Родина для Юрия Казако­ ва — высшая, не имеющая себе равных_ценнрсть. Далекий потомок тургеневских певцов бакенщик Егор, восьми­ летний рыбачонок-умница Ни- кишка, сельская учительница Со­ ня, метеоролог Густя, механик Кры.мов, егерь Хмолин, заведую­ щий клубом Жучсов —• это все «простые» и «безвестные»... до тех пор, пока на них не посмот­ рит такой проницательный писа­ тель, как Юрий Казаков. А ког­ да посмотрит, вдруг обнаружит­ ся, что все это совсем не так просто, и старая как сама жизнь пословица «Человек — это це­ лый мир» — мудрая и добрая пословица. И еще обнаружится, что с этими вот совсем не про­ стыми людьми, с неяркой и не­ броской русской природой, ко­ торая у Юрия Казакова какая-то удивительно щедрая и заботли­ вая, несмотря на то, что време­ нами строга и сурова, вам будет светло, добро и чисто на душе. И, может, вы и сами этого не за.метите, но вы обязательно ста­ нете справедливее, добрее и вни­ мательнее к людям, к нашей земле. А еше у вас обязательно поя­ вится острая и резкая тоска «по работе, по настоящему труду — до смертной усталости, до счастья». Для того и пишутся книги. И «Двое в декабре» для того же писалась... В. Макиев. Чем больше на лице морщинок ряд, Чем меньше впереди клубок дороги, Тем чаще оборачиваешь взгляд В какой-то нарастающей тревоге. И^вроде нет причин особых тут, — Живешь в чести И расставанья редки. А сердце вдруг всколотитея : тук! тук! Как будто вон торопится из клетки. Чего б ему спокойно не стучать?! Уж не с того ли беспокойство это, Что все заметней Старости печать, А там, глядишь, и — песенка пропета? Нет, видеть смерть мне в жизни Довелось, Она не столь ужасна, Сколь жестока. ...Мела поземка. Лютовал мороз. И канонада слышалась с востока. А мы в подвале жались, Огольцы, Все думая, Лишь гасла канонада, — Вот соберутся с силами отцы И чужеземных расколотят гадов, Что наши хаты Все дотла сожгли, И в пеАел превратили наши книжки... О, как тогда всю ненависть могли Вместить в себя Мальчишечьи сердчишки! Во.лчицей ночью ветер завывал, Из переулка шастал в переулок. А утром постучался к нам в подвал Погодок мой — Соседский Петька Турок. Глазенками сверкая, словно бес, Он выманил меня, Хитрей лисицы: — Бегим скорей! Там пленных — вот те крест!— За Гаточкою К церкви гонят фрицы!.. И посейчас картина та свежа,— Я слышу. Как на целые полмира На большаке заснеженном визжат Нелепые бахилы конвоиров. Холодные уткнулись тесаки В худые несогнувшиеся спины. Как жеребцы, откормленные псины, Роняя пену, Рвали поводки. От голода был Петька Тощеват, И тут при мне свершилась просто небыль, Когда он сунул руку под бушлат И вытащил Ломоть ржаного хлеба. Но слишком слабым был Его бросок. Хлеб описал дугу С колонной рядом И лег на край кювета. Как брусок, Скрестивший Лезвия Голодных взглядов. Тут небосвод качнулся Как обвал. И Петька — в снег, Без стона. Наповал. И тут же из колонны На фашиста Один боец пружиной И — в кадык! О, месть святая! Только грянул выстрел, И Петькин мститель Головой поник... Вот так, в глаза. Я видел смерть впервые. Кровинкой каждой Вынес я с тех пор Жестокости Свой личный приговор И верю. Ей объявят все живые. Когда я слышу за своей спиной: «Опять про то, мол, Что давно забыли!» Я встать зову плечом к плечу со мной Тех, кто упал С пробитой головой За то, чтоб мы сейчас Свободно жили. Зову я тех, Чьи костыли стучат, Как праведный укор, На всю планету; Зову и тех, Глазницы чьи кричат В слепой тоске по солнечному свету. Быть может, их Осмелитесь спросить — Забыл ли кто последнюю атаку. Когда почти на каждого по танку И нет уж силы, Натиск отразить? А может быть. Пойдем в мое село. Где что ни дом — То одинокость вдовья, Где стылою метелью замело Несбывшееся счастье молодое. Где матери не спят И, знаю я, Все ждут: вот стукнут в полночи Калиткой И в дом войдут живые сыновья, И за плечи обнимут их с улыбкой. Спросите же: Смогли они забыть Прощальные рыданья на перронах, Удары беспощадных похоронных? Дано ль ИИ Горе-горькое избыть?.. Да, кое-где не прочь. Чтоб наша память Была навек упрятана в архив. Нетерпеливо тянутся рукамя К зловещей бомбе Боннские верхи. Опять горят костры ИЗ книг За Эльбой, я навсегда, наверное, запомнил, Какая речка грозная была: Вздымались волны. Как шальные кони, Которых не пускают удила. Над ними ветер Драл хмельную глотку, Взойди туда — и жизнь на волоске. Но я сдвигал, Сдвигал упрямо лодку, И щиколотки прятались в песке. Буруны днище, Словно волки, грызли, С разлету, как горошины, в глаза Неслись со злобным перезвоном брызги. Чтоб ни вперед проплыть мне, ни назад. Но так хотелось утвердиться в вере, Что коль решил. То должен переплыть... И я взошел тогда на скользкий берег Не в силах гордости ребячьей скрыть. Когда беда Терзает сердце хлестко И под ногами почва, как плывун, Я вспоминаю детство, волны, лодку И говорю себе: «Переплыву». Н. Бадулнн. С «Майн кампфа» Рьяно отряхнули пы.ль. И асы перечеркивают ‘ небо. Бомбившие Одессу и Эртиль. Трагедии Дананга Страшный гул В кино заслышав. Чуть глаза прикрою. — И вмиг увижу Петьку на снегу, Окрашенном Его горячей кровью. Вот почему растет во мне Тревога За будущее матери-земли. Вот почему мне снитря Та дорога, Которой пленных на расстрел Вели. И если где завижу я Траншею. Заросшую малинником по грудь, Мне воротник До боли давит шею, Берет в полон Непрошенная грусть. Мне чудится: За тем вон перевалом Взлетит сейчас Ракеты красный шар, И из траншей Суровый и усталый Поднимет пехотинцев Комиссар. Пойдут они. Усаты и безусы. На их штыках — Рассветная заря. Фашистских пуль Смертельные укусы Сразят не одного богатыря... Вот потому не ведать мне Покоя! В душе такую думу берегу: Пока хожу я по земле героев, Пред ними я В большом-большом долгу. И хоть не время Жизнь свою итожить — Кровь горяча И мускулы крепки, — Я чаше, чем когда-либо, Быть может. На прошлый путь Гляжу из-под руки. Все ль сделал я. Что было в моих силах? Всегда ли сердцем был на высоте? Все ль смог отдать я, Чтоб моя Россия Еше на шаг приблизилась К мечте? Живу на свете трудно И непросто. С души сгоняя Равнодушья лед. Горит во мне святое беспокойство, — Трубой походной За собой зовет. В Казани открыт памятник поэту-борцу, отважному сыну татарского народа, Геоою Совет­ ского Союза Мусе Джалилнз. Авторы памятника — скульп­ тор Владимир Цигаль и архи­ тектор Лев Голубовский. На снимке: у памятника Мусе Джалилю. Фото Б, Мясникова, фотохроника ТАСС.