Кировец. 1989 г. (г. Липецк)
« К И Р О В Е Ц » стр, 3 Г То уезжал, То возвращался Звала Родимая земля! Я с ней Встречался. И прощался. И город вновь Манил меня. Иван СТРЕЛЬНИ НОВ И снова путь. Другие люди. А за окном — Веселый день. Я знал: Мне душу не остудят Года Тревожных перемен. Владимир НОЛОСОВ П Р И З Н АН И Е Сегодня солнцем стать мне надо. Лучистым, звонким, теплым • быть... Пусть между нами есть преграда, Но я тебе готов светить. А может взять мне волю ветра, Шальным и пылким после стать. Чтоб губ коснуться незаметно , И никогда не улетать. Захочешь — буду я травою, Простым цветком в твоей руке, Тропинкой мягкой луговою Я поведу тебя к реке. А в знойный день в твои ладони Плеснусь студеною водой, Пусть каплей ты меня уронишь — Я все равно горжусь тобой. Глаза твои с голубизною, В таких ответ нельзя прочесть... Наверно, буду сам собою, Прими таким, какой я есть. Анатолий ДУЛИН П А Р И Ж С ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНИ... Внизу под ногами огромная чаша. Проспектами дно ее ровное вспорото, Налево — Венсенский, направо Булонский — Огромные легкие древнего города. Отсюда ресь город |у вас на ладони, В сиреневой дымке закаты красивы, По Шан де Лизе, По Вандомской колонне — Туристов всех наций скользят объективы: \ Седой Нотр Дам, (Триумфальная арка, Сады и фонтаны у Марсова поля, Версаль, Сакрэ Кюр, Капуцинов бульвары — Страницы прекрасной и древней истории! Сады Тюильри, полноводная Сена — Бывает столь щедра на краски природа! Отчизна Гюго, Бальзака, Родена — Париж величавый с парадного входа! Заторы в час пик — ежедневные сцены, Фасады домов в разноцветной рекламе, Назойливый звук полицейской сирены — Живой муравейник кипит под ногами. Очаг революций. Мятежный когда-то, Еще не забыв баррикад в наши годы, Он жил Робеспьером, шел в бой за Маратом, У стен Дер Лашеза не отдал свободы. Мятежные песни, мятежное время. Создав Марсельезу под залпы картечи, Дав миру Мольера, Руссо и Эйфеля. Он полон контрастов и противоречий. ...И ВБЛИЗИ Века и эпохи законы выводят: Французы — в отелях, театрах и барах; Арабы — дороги и стройки возводят, А негры — Метлою метут тротуары. С болонкой в руках, или пуделем важным Гуляет по парку мадам разодетая, Катят в фаэтонах счастливцы марьяжные, А рядом ютится нужда беспросветная. Ее не увидишь с парадного входа, Она поселилась в рабочих кварталах. Зимою в подвалах, в метро, переходах, А летом вдоль Сены на каждом причале. В осеннюю пору, накрывшись газетой, — В Булонском лесу, в непроглядном тумане Лежат на скамейках живые скелеты, Сантима, порой, не имея в кармане. А утром, как тени, бредут к авторудам, На биржу труда, что избавит от муки, В надежде, что может быть где-то добудут Работу давно безработные руки. Они уже в счастье земное не верят (По Франции всей их до ужаса много) И те, кто работу сегодня имеют, В день завтрашний смотрят с большою тревогой. В укор иль в насмешку над всем этим миром, Из Штатов в Европу давно завезенная, Скульптура «Свободы», скульптура «Бессилия» Стоит позабытая и обреченная. Л и т ера т у рн а я с т р а н и ц а Сергей ЧЕБОТАРЕВ Эт ю д с н ат уры Бывает такое замечательное время летам, когда ветры, вры вающиеся то и дело с дождя ми в мой старенький пыльный город, вдруг утихают незамет-. но, и по. всей округе устанав ливается великая безветренная тишь. Ни один листик на де ревцах не шелохнется, ни одна травинка в палисаднике не вздрогнет, только высоко-высо ко в небе плывет белесая ле гонькая рябь. Присядешь тут на скамейку, поглядишь на маленький дво рик, где родился, на серые двухэтажные дома вокруг, и грустно становится. И не по- 'нять, отчего это? То ли погода уж больно хороша, распола гает, то ли из-за домов этих самых—неказистых. По подъез дам пройдешь — луком несет пережаренным, и бог его знает еще чем — тальком каким-то, и тут же резиной жженой. На веревках тряпье старое флага ми реет — кофточки, блузки, кальсоны. Есть и в дырах, раз лохматившееся. Его и выкиды вать уже пора, но нет, не те здесь жители, — берегут доб ро. А заметишь: — Что ж вещи-то такие старые. Менять их пора уже. Зыркнут исподлобья и про цедят: — А ты наживи сначала, умник, — а потом меняй, что' хош! Сам-то, небось, катаешь ся пока на материной да от цовой |Щее! Ну, что тут скажешь? Отец, мать, причем это? Только мах нешь с досаДы: — Живите, — ,мол, — как- хотите, мне-то что!.. И вот сидишь на своей лю бимой скамейке во дворе и думаешь, припоминаешь. Дет ство,. друзей, тех, что уехали теперь отсюда, с которыми ко гда-то .почудили много. Ветерок легонький налетит, обдаст I прохладой, заберется под рубашку, листья дикого винограда пошевелит на забо рах палисадников. И вроде бы ничего уже кроме этого двора и не надо больше. И грусть, как будто, светлеет. И думать начинаешь все о счаст ливом. А вечер близится. Небо ма ло-помалу сереет, рябь исче зает недавняя, и солнце за до ма падает кометой. И вдруг будто открываются клапана — лавиной рвутся во двор голо са гулкие и звуки. Вот мужи ки неподалеку, в беседке, в домино играют, смеются, коло тят по столу, что есть силы. Эхо от ударов разносится на много кварталов. Мальчишки где-то невдалеке в футбол сошлись, кричат, гол забили. Раздаются звонкие их голоса. Милицейская машина с сире ной проезжает по соседней улице. И эхо доносится. И пля шут, клокочут звуки во дворе, как волны на море в шторм. И уже не различить откуда, кто их извлек? Будто камнями па дают из темных проемов окон, отскакивая упруго от асфаль та. И разговоры баб, тцо собра лись у одного из подъездов, слышны в этом хоре. Медлен ные, степенные, одетые по мо де, чисто, опрятно, если поз воляет погода, каждый вечер выходят бабы сюда, рассажи ваются на скамейках, и взды хают, и судачат о разном. —А что-й-то Скворцовых не видать давно, уехали что^ль куда? — спрашивает задумчи во одна. Она тучновата. На ее широком лбу тихонечко дрожат маленькие капельки пота. Уж . больно жарко для нее сегодня, больно жарко. Ее по-наСтоящему и не интере сует, что с этими Скворцовы ми, но ведь надо же о чем-то поговорить. Вздохнув, вступает худая, тихая, в очках с толстыми линзами: — Да Верка радысь говори ла, на юг поедут — на ку рорт. — А-а-а... А ц уже думала, может быть случилось чего. . , — А чего случится-то? — Ну да мало ли... И так далее. Торопиться не куда. Время есть. Почем клуб ника нынче на рынке, и сколь ко будут стоить яблоки и ар бузы. И то обсудят, и это. Кто-то припомнит довоенную Астрахань, бахчи, жару. И ка- кого-тц хамоватого сержанта Ванеева, коловшего рукой ар бузы. И как они спелые, крас ные, раскалывались, — так будто снег высыпался. А сумерки густеют, теперь уже и домино не видно почти. Но мужики еще лупятся, вы крикивают что-то азартно. И наплевать им и на погоду, и на житье-свое-бытье, и чвооб- ще на все, наверное, на свете. Не глядят и" на старенький «'Запорожец», въезжающий во двор с включенными фарами. Но бабы его не пропускают — смотрят, Из машины вываливается худой и рыжий Федька Г лот - сотрудник какого-то институ та, хмурый, помятый, в заму соленных джинсах. Ему давно за тридцать, но он холостяк. Проходя в подъезд, мимохо дом здоровается. Бабы его не любят; осуждают: — Ишь, интеллигент! Кор чит из себя... \ Но есть и защитники. — Говорят, диссертацию пи шет философскую. — Как же, верь, он тебе напишет.. И вспоминают отца Федьки- ного — горького пьяницу, Федькину мать сгинувшую, вроде бы, от побоев. Школь ных друзей его некоторых — ворюг. И удивляются вдруг, когда выходит Федор на ули цу в гладком черном костюме с галстуком, с праздничным букетом роз. Кладет цветы на сиденье рядом и уезжает. Вслед ему внимательно и дол го глядят. Думают... — Уж не женитьсй ли соб рался? — А может и жениться, по ра бы. — Да... Душа малость оттаивает, и что-то большое и живое вдруг рождается на душе. Но одна все-таки жалуется, у каждого свое горе, что поделать: —А у моего- свата дочка за мужем была. Пожили с же нишком три годика, да и ра зошлись. А парень-то хороший был, большой, красивый, и не , пил. На ее слова откликаются: — Да кто ж их сщас пой мет, молодых-то, ищут все че го-то, а что им надо? И все согласны: — Жили бы да жили. И снова молчание. И мысли у каждого вразлет. И горе в них, и радость. Вдруг *будто всхлипнул -кто-то. — Ты что, Егоровна? Это та самая, худая в оч ках. .По щеке ее катится сле за, она подносит к глазам платок: — Мы то со своим н годочка не пожили, — голос ее дрожит, захлебываясь, — поженились, а тут война. За брали его, родненького, в ар мию, только одинешенько пись мо и прислал. Веселый был, добрый. По улице нашей гу ляли как-то, поднял меня: «Я, — говорит, — тебя, Варвара, всегда на руках носить бу ду!», — она жалобно огляды вает всех. — Но где уж, не поносил, и уби-и-или. Она прикрывает лицо рука ми, кадык ее дергается. — Эх, жизня... Тихо, волнами накатывается на город темень. Мужики бро сают играть, расходятся. Весе ло вспыхивают изогнутые дво ровые фонари, отражаются в занавешенных окнах. — Ну, будет, завтра вста вать рано, — поднимаются од на за другой женщины, мало по-малу уходят. И так каждый вечер. Завтра опять соберутся. А пока на двигается на город ночь. И над двором мушками заго раются звезды. На опушке. Фотоэтюд А. Козина. Промчался дождь, смывая на пути И пыль, и грязь. И засветились дали. Всем стало бодро, радостно идти, Лишь мы с тобой немного приотстали. Да те цветы, и вздохи, и луна... Теперь обиды, ссоры, утешенья. Валерий ПОБЕ/ НИМОВ Быть может, наступили времена Пересмотреть такие отношенья! Какие силы раздражают нас Так длительно, назойливо и стойко! Ведь столько перемен в стране сейчас, Что и в любви пора за перестройку.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTMyMDAz