Кировец. 1983 г. (г. Липецк)

Выдающийся вклад в сокро­ вищницу отечественной культу­ ры внесла Академия художеств, 225-летне которой отмечается в эти дни. Этой знаменательной да ­ те посвящена экспозиция, от­ крывшаяся 4 апреля в Москве, в Центральном выставочном зале. Она предваряет серию юбилей­ ных выставок, которые познако­ мят зрителей с деятельностью замечательной школы мастерства. Среди документов, экспонируе­ мых в Манеже, — записка М. В. Ломоносова, одного из создате­ лей Академии художеств, кото­ рый пророчески утверждал, что ее основание приведет «к укра­ шению отечества... ко введению в России дивных дел, почитаемых издревле со всего света...». В экспозиции представлены дипломные и программные рабо­ ты выпускников Академии всех поколений. В общей сложности юбилейная экспозиция включает более трех тысяч работ. На верхнем снимке: (слева на­ право) народный худож ни к СССР, академик Д. А. Налбан- дян, народный художник СССР Е. 11. Зверьков и заслуженный деятель искусств РСФСР П. М. Сысоев. На нижнем снимке: народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР М. К. Аникушин. Фотохроника ТАСС. Ш К О Л А МАСТЕРСТВА С тм х м - д е тя м Ал л а Т УМ АРОВСНЛВ И ван С ТРЕЛ ЬНИ НОВ В. ЕРМОЛОВУ, Л е о н и д Ш ИРНИН ЛИРИЧЕСКИЕ СТРОКИ П ридет оно — красное время, Придет — как награда, оно: Лиловые волны сирени Плеснут в голубое окно... И в розово-белом тумане, Над сказочным царством людей Весна пронесет караваны Увитых цветами ладей. Зазеленело за окном, Заполыхало: Сады цветут ненастным днем — Бело и ало... Но сроки весен — коротки, Прозрачны очень... Яркий солнечный день. Забубенный апрель Моего завоенного детства... Я сидел на печи да в окошко смотрел: Знамо — не во что было одеться. А сверкающий зайчик, скользя над водой, В деревянные крался палаты, А на лавке старался отец молодой: На калоши все ладил заплаты. Я прозрачным ручьем из светелки утек, Тихим облаком выпорхнул в сени, Вот подсолнух расцвел, наконец, Осиял васильковую мглу; Вот пришел развеселый отец, Медогонку поставив в углу... Вот уж рамки из ульев несут, Вот уж пчелы звенят о стекло: Искрометным потоком в сосуд И чувства нахлынут, и звуки, И звон отразится в ручьях. И нежные, знойные руки Сомкнутся на милых плечах... Да будет им холод неведом! Храни их, любовь,—не ломай! И всклень да наполнится светом Сердца обжигающий май... ... Свевает ветер лепестки В колодец ночи. И у тебя — одна весна, Коль ты любима... Она расплескана до дна — Невозвратима. Подхватил и помчал меня звонкий поток По лощинам и весям весенним. Я скитался, штаны засучив до колен, Ликовал, как медовая брага... Я в воронку упал, что наполнена всклень Голубой Жаворонковой влагой... А вода — холодна и крепка, что кремень... Позабыл я, как вылез из ямы, Только помню горячий отцовский ремень Да глаза озабоченной мамы... Пролилось золотое тепло... ... Я лишь только в любви не узнал, Как он сладок — тот первый привет, Что хранит восковая уза В сочных сотах, рождающих свет... Купается утром ракита В прозрачной примолкшей воде. Поля легкой дымкой повиты. Кричат петухи в слободе. Вставать на заре мне в охотку. Как светел родительский дом! В сенях поджидает махотка С коровьим парным молоком. Пиджак я на плечи наброшу, По стежке пройду над рекой А утро такое хорошее... Повсюду незримый покой. А н а то л и й ФИСЕННО Рось Над речкой в тумане предчувствие звука Разящей стрелы из хазарского лука, Набега, погрома, пожара, полона. Предчувствие вскрика, предчувствие стона. Забыты былые бои и походы, Но плещут по-прежнему вечные воды. И брезжит над Росью рассветно-туманной Прообраз России — еще безымянной. Луна стремительно летит, В прорехи облаков светя, На шеях тоненьких ракит Светлеют бусины дождя. Вода так призрачна в реке, Что сосчитаешь каждый брод, А кромку леса вдалеке Расплавил радужный восход. Мы недаром зовемся вожатыми, Имя гордое — не на словах, Потому что повсюду с ребятами В пионерских задорных делах. Потому что дороги отрядные Из конца прошагали в конец Настоящие — не плакатные Комиссары ребячьих сердец. Д Е Д У Ш К А И В Н У К С горы и на горку Везет старый дед Внученка Егорку, Мальчишку трех лет. Глядит на Егора, А сердце: тук-тук. Вот вырастет скоро У дедушки внук. Он будет опорой Для деда служить. Пока же Егора Возить да возить. М А М А П Р И Ш Л А Слез как будто не бывало, Их в помине даже нет. И светлее в доме стало. В чем загадка! В чем секрет! Солнце в окна посмотрело! Туча к лесу уплыла! Нет, совсем не в этом дело: Мама Танина пришла. С Б Е Ж А Л О М О Л О К О Из кухни послышался Бабушкин крик: Сбежало с плиты молоко. А внучка скорее Захлопнула дверь — Теперь не уйдет далеко. С К В О Р Е Ц И В О Р О Б Е Й Скворец вернулся в старый дом, Где третий год гнездится он. И вдруг увидел воробья В окошке своего жилья. Немало было шума, писка: —А покажи-ка, где прописка!— Спросил скворец, повыся тон. — Прошу с моей квартиры вон! Но воробей не сразу сдался: — Один я на зиму остался. Когда поля покрыл снежок, Я перебрался в теремок. Теперь уйду и не заплачу, Переберусь к себе на дачу. Под крышей ждет меня прохлада — Квартиры лучшей мне не надо. Л итер а тур а — эт о с вященн о... — Да я ее терпеть не могу, эту литературу, — как-то нестер­ пимо громко и отчетливо произ­ нес молодой человек, очевидно, учащийся школы или техническо­ го училища. Невольно оглядыва­ юсь на сказавшего эти слова. Строгий, симпатичный паренек, вроде бы никого не хочет уди­ вить или показаться умнее. И все-таки мне очень не хочется, чтобы он так говорил, так думал. 11 тут как бы на помощь мне и, хочется верить, слегка расте­ рявшимся пассажирам в автобу­ се приходит не менее задорный и чистый голос собеседницы: -— Ты что? Соображаешь, что говоришь?.. А им всего-то лет по шестнад­ цати. И они, может быть, даже чуточку вк.иоблекы друг в друга, эти два оживленных мечтателя, столь звонко н столь неосторож­ но обнажившие на людях свой, конечно же, хороший и нужный спор. Нет, понимаешь, читать я люблю, — уже уступчивее про­ должает паренек. — Только вот как начинают про эти «сюжеты», «образы», «кульминации» — ни­ чего не понимаю!.. А что? Убедительно. И, не­ смотря на парадоксальность, мне чем-то нравится этот искренний парнишка, у которого и на лице написано то же, что и в душе. Говорит что думает, а не приспо­ сабливается к мнениям авторите­ тов. Сами спорят и беспокоятся о том, почему же им все-таки не правится литература, которую преподают им, и наверное непло­ хо, в школе, в училище. Действительно, почему?.. Но разве у меня не было так? Чи­ тать, не отрываясь, особенно по вечерам, страшного «Вия», пока еще вне школьной программы, от души смеяться над забавными чеховскими ловцами налимов и в то же время тянуться, опять же вне программы, к таинствен­ ной тонкости рассказов Мопасса­ на, печалиться над судьбой Ово­ да. И... отворачиваться от «Мерт­ вых душ», которые совсем не привлекательны для мысли, для подражания, но их надо знать по программе? Хотя как же это хо­ рошо и правильно, что нам зада ­ вали учить наизусть «Чуден Днепр...», «Русь-Тройка». Благо ­ говение перед тишиной реки и устремленность в русскую будущ­ ность. Благодарно отраженные в душе, эти состояния ведь до сих пор не выплескиваются, став ча ­ стью тебя! Жесткость, категоричность, обя ­ зательность всегда вызывают ка ­ кое-то непроизвольное сопротив­ ление, от которого рождается су­ хость, а не связующая, добрая любовь. А литературу надо лю­ бить. Если Тургенев говорил, что все прекрасное на земле рождает ­ ся от любви к женщине, то от любви к литературе, можно ска ­ зать, рождается то же самое плюс доброта и интеллигентность. Мне нравятся люди, у которых есть любимые книги. Мне нра­ вятся учителя, у которых есть любимые авторы. II они умеют по-своему, доказательно говорить об этом, по-своему открыто лю­ бить, проводить жизненные па­ раллели. Я также не против, если в жизненном горниле этих па­ раллелей будет полыхать и от­ тачиваться и мой, и твой харак ­ тер, ученик, пока еще неопреде­ ленный, разъятый и жаждущий цельности. Однако почти всегда мы слы­ шим на уроках одинаково торже­ ственные тона обо всех писате­ лях. И нет во всем этом того чут­ кого колокольчика избирательной любви, которая и образует у че­ ловека ясность ума, здоровое чув­ ство меры. А также — влюблен­ ность, скажем, в русскую и со­ ветскую литературу, этот пре­ красный и священный предмет изучения. Школа... Она будет позже. А пока со мной рядом идет наш деревенский дедушка Иван Ар­ темьевич, необыкновенно легкий и внимательный человек с отшли­ фованной годами палочкой в ру ­ ках. Как-то по-старинному, легко и мило он покачивает ее над зем­ лей, чтобы затем несильно опе­ реться на нее. И говорит-говорит со мной обо мне, о себе. О своих козочках, которых я пасу каждый день на выгоне, на полевых тра ­ вах, на лугу у реки. Ему за семь­ десят, мне — шесть. Но мне ка ­ жется, что никакой разницы меж­ ду нами нет, так понятны и необ­ ходимы мы друг другу, идущие в этотлетний день по теплой де­ ревенской улице, смягченной ут­ ренней росой. Я сажусь на зеленый островок выгона. II дедушка тоже садит­ ся. Затем бережно срывает у са ­ мой земли низкий сиреневый коре­ шок. — А знаешь, — говорит он мне доверительно. — Ведь это чебрец. В Чернаве все его чобором зовут. Правильно же, по-литературному, надо говорить чеб-рец. Цветок так прекрасно пахнет. И пока держится очарование это­ го запаха, этого вновь открытого для меня названия, ранее обыкно­ венного, а теперь радостного и приподнятого растения, я жду от дедушки чего-то еще. Еще како­ го-то, пока отдаленного, но столь нужного и близкого моей душе знания. Но дедушка молчит. Но даже его молчание для меня как пред­ чувствие тайны, сказки, яркости среди приметного теперь и во всю пахнущего чебреца. — Вчера опять читал Толстого, «Войну и мир», — вдруг загова ­ ривает дедушка. — В четвертый раз перечитываю... Читал в гим­ назии, затем — в окопах. И вот сейчас под старость опять откры­ ваю заново... Я тоже читаю свои детские книжки... Но... чтобы читать их в третий, четвертый раз? Но, оказывается, Толстого мож­ но и надо перечитывать по не­ скольку раз. И Иван Артемьевич с задумчивым увлечением начи­ нает мне рассказывать о Пьере, Болконском, о русских дубах. И он, конечно же, не употреблял тогда слова «сюжет», «идея», «композиция». Однако именно этот разговор о Толстом остался во мне как запах чебреца в ог­ ромном поле, как состояние ду ­ ши, живой и отзывчивой, и к ма­ лой травинке, и к великой слож ­ ности мира. Нет, не зря этот простой и ува ­ жительный человек так любил де ­ тей. Хотя мы частенько залезали за грушами в его небогатый, ду ­ шистый сад, где на нас гавкала для приличия совсем не злая и даже непривязанная собака. Пря­ мо здесь же, на выгоне, возле дедушкиного сада, пока мы ели его вкусные, сочные груши, эта белолобая «сторожиха» играла, прыгала вместе с нами, обнимала лапами. Может быть, еще и поэтому мы так покорно и распахнуто люби­ ли слушать нашего дедушку, по­ куда наши простодушные родите­ ли растили на полях хлеб, строи­ ли колхозные амбары, дружно пе­ рекликались на звонких и труд ­ ных токах, без громких фраз и суеты удерживая на своих плечах и коллективное поле, и коллек­ тивную душу. И мирное небо над нами. Вот почему я приглашаю тебя, мой искренний острый собеседник, не лениться делать открытия са ­ мому. И, пожалуйста, люби ли­ тературу. Спорь, отвергай, сомне­ вайся — но люби! В. КУ ПАВЫХ,