Силаев А.Я., Сергей Николаевич Терпигорев

бросил её—смертельно больную, умирающую—на про­ извол судьбы, повелев «очистить от нее дом». Он же, этот обожатель эпикурейских услад, приказал засечь до смерти кучера и лакея, которые, по его мнению, были недостаточно внимательны к его любовнице-актрисе. Скурлятов предстает перед читателем как грубый само­ дур, злобный крепостник, как характерный представи­ тель мира феодального изуверства. Терпигорев убедительно показал, что крепостниче­ ские порядки несли простым людям невероятные стра­ дания, уродовали трудового человека, обрекая его на V жестокие муки, страшные духовные травмы. Сын Сте- памкм-лчелинца из очерка «Две жизни—поконченная и призванная»—юноша незаурядного художественного дарования. Он обучался живописи в Петербурге, а за­ тем, по совету столичных художников, ему следовало бы отправиться за границу для того, чтобы завершить об­ разование под руководством какого-либо маститого мастера кисти. Но его мечте не суждено было осущест­ виться. Собственность помещика-самодура, он оказы­ вается перед необходимостью до гроба нести тягостный ярем, «надежд и склонностей в душе питать не смея». Помещик-крепостник возненавидел талантливого ху­ дожника за его успехи в ученьи. Гневу крепостника не было предела. Разъяренный самодур учинил зверскую расправу над одаренным юношей. Эпизоды, повествую­ щие о горемычной судьбе крепостного живописца Ивана Степановича, поистине драматичны. В начале очерка Иван Степанович—молодой человек с длинными белокурыми 'волосами, ниспадающими до самых плеч, в серой пуховой шляпе с широкими полями и коричневом бархатном сюртуке. Он производит на чи­ тателя впечатление человека, в котором таятся огром­ нейшие, еще нераскрывшиеся во всю ширь и мощь, творческие возможности. У юноши еще теплится робкая надежда на милость барина. Последующие эпизоды, связанные с раскрытием образа художника, нагнетают чувство беспредельного отчаяния и тревоги за судьбу простого человека: «...из конопляника, что был возле са­ мой плотины, вдруг вышел человек какого-то странного вида и, озираясь во все стороны, почти кинулся к нам. И матушка и все мы остановились. Это был живописец. Он до того изменился за эти два-три дня, что я не узнал его.