Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

считают поэтический «ответ» — «нормальной реакцией нормального думаю­ щего мужчины, для которого любовь — дело серьёзное»; есть мнение об этом же «ответе» как вариации модного романса, как неприхотливой импровизации в русле альбомного этикета. И. П. Щеблыкин предлагает альбомным стихам родителей Лермонтова (в особенности записи Юрия Петровича) иное объяснение, а именно: во-пер­ вых, что отношения супругов не носили характера нестерпимой склоки (запись Юрия Петровича датирована 26 августа 1816 года, то есть за 6 месяцев до кон­ чины Марии Михайловны). Во-вторых, само обращение к стихотворному диа­ логу свидетельствует о том, что молодая чета Лермонтовых по своим духов­ ным запросам заметно выделялась из круга усадебного провинциального дворянства. В особенности, констатирует исследователь, привлекает внимание записанное мужемМарии Михайловны (даже если предполагать, что перед нами переделка чужого текста); бросается в глаза чёткое, последовательное развитие мысли о том, что глубина истинных чувств не измеряется словами, очевидны также резкая контрастность сопоставлений, столь свойственных зрелым сти­ хам Лермонтова-сына, парадоксализм в развитии мотивов: «Нет, мало гово­ рить люблю, коль сердце тож не повторяет»; «Но верно так тебя люблю, как только мне любить возможно». Здесь невольно вспоминаются другие, истинно поэтические строки: «...люблю тебя так сильно бесконечно, как только может человек любить» («Маскарад») или: Промолвив ласковое слово, В награду требуй жизнь мою; Но, друг мой, не проси былого, Я мук своих не продаю... Лермонтоведы обращаются к эпистолярному наследию, в частности, вос­ производят в своих трудах письмо Юрия Петровича сыну 28 января 1831 года, незадолго до смерти. Письмо это — как бы завещание, исповедь уходящего из жизни человека; из него следует, что Юрий Петрович отнюдь не отказался от сына, а вынужден был покинуть Тарханы, чтобы сохранить для сына состоя­ ние, «хотя и с самой чувствительнейшей для себя потерею». Юрий Петрович сожалеет о заблуждении Елизаветы Алексеевны, усматривавшей в зяте «своего врага», хотя, на самом деле, он «был готов любить ее всем сердцем как мать обожаемой женщины». «Ты имеешь, любезнейший сын мой, доброе сердце, не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностью людей, ибо с ожесточением ты сам впадаешь в презираемые тобою пороки. Верь, что истинная, нелицемерная любовь к Богу иближнему есть единственное средство жить и умереть спокойно», — писал сыну Юрий Петрович. Обратим внимание на ещё одно верное, психологически мотивированное замечанием. П. Щеблыкина: «Выходит, что никаких осложнений так и не было в семейных отношениях Лермонтовых?» — быть может, спросит наш читатель... Отчего же, были — если о них вести речь, но определены они не столько харак­ терами супругов, сколько самим семейным несчастьем, то есть болезнью Ма­ рии Михайловны. И нужно ли с настойчивостью записных моралистов разби­ раться в этом? Не вернее ли предполагать, что, несмотря на неурядицы, 99