Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

А. Липецкого с «музыкальной» прозой Александра Левитова и Михаила При­ швина. А. Липецкого сближает с предшественниками обострённое внимание к человеческой личности с её интимнейшими духовными проявлениями, стрем­ ление постичь истоки единения человека с природой. В «думе», носившей название «Человек», Кольцов провозгласил: «Но пре­ красней человека Ничего нет на земле!» В есенинской «Анне Снегиной» лиричес­ кий герой восклицает: «Как прекрасна Земля и на ней человек». В стихотворении «Человеку» (1911) Липецкий воспевает сынов и дочерей Земли, возделывающих пашню, строящих исполины-города ход небесных светил; но состояние— «с при­ родой в бою» — вызывает тревогу поэта-гуманиста, тем более, что в мире ещё царят безраздельно «насилие и зло». В канун 1917 года в послании «Другу-по- эта» Липецкий скажет: «Не новогодья нужны миру, а новый нужен человек!» И. Никитин обращался к читателю с мудрым заветом: «Пойми живой язык природы — И скажешь ты: прекрасен мир!» Не отсюда ли блоковское: «Сотри случайные черты, И ты увидишь: мир прекрасен!» У Бунина есть ёмкое выска­ зывание о пейзаже и человеческой судьбе: »...дорога всё дальше уводит в но­ вый, ещё не известный край России, и от этого я ещё чувствую то, что так полно чувствовалось в юности: всю красоту и всю глубокую печаль русского пейза­ жа, так нераздельно связанного с русской жизнью». «Нет, не пейзажвлечёт меня, Не краски жадный взор подметит, А то, что в этих красках светит: Любовь ирадость бытия», — признавался Бунин, определённое родство с которым скво­ зит в поэтике А. Липецкого, лирика-пейзажиста, прослеживающего трепетные нити единения судеб человека и взрастившей его природы. «Любовь и радость бытия» познаёт в общении с природой юная героиня первого крупного произведения А. Липецкого —стихотворной повести «Надя Данкова». Заметим, кстати, что Липецкий наделяет героиню фамилией, восхо­ дящей к имени города Данкова. В окрестностях родного города Нади — древние курганы, здесь находятся стрелы с кремнем, заржавелые обломки татарской сабли («Преданья смутные веков Гласят о полчищах Батыя»), Особый интерес представляют страницы, воссоздавшие социально-культур­ ную, бытовую обстановку накануне и в годы первой русской буржуазно-демо­ кратической революции 1905—1907 годов («В те дни безвременью конец проро­ чил незабвенный Чехов... Светло звучал напевный гром О буревестнике свободном...»). Капиталистическая цивилизация чревата новыми бедами, новы­ ми унижениями для бедняка («несчастные раздеты, нуждой вконец разорены»); бизнес жиреет и наглеет в своей мещанской сытости («Эй, сторонись, простой народ! Тебе там места очень мало, Где власть и сила капитала»). И повествова­ тель, и юная героиня с интересом наблюдают приближение возмездия: «те дни кровавых баррикад, переходя к делам от песни», на мятежной Пресне восстанав­ ливал попранную справедливость «ожесточённый демократ»; в «зловещем сум­ раке ночей Пылали барские поместья; Кошачьи руки палачей Чесались от безум­ ной мести; На эшафоте каждый день В петле качалась смерти тень». Лирический герой (да, в сущности, и сам автор) пока ещё не в силах разо­ браться в сложности происходящих событий. Многое из виденного с содрога­ нием ирастерянностью вопринимается имкак неуправляемая стихия, кровавая анархия, трагическая вакханалия лютующей смерти. Трудно было определить­ ся в необычайно запутанной расстановке, «клублении» сил. 396