Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

та. Учёба в столице открыла новые горизонты. К студентам приходил Алексей Толстой, писатель, который сказал о Есенине: «Его поэзия есть как бы разбра­ сывание пригоршнями сокровищ его души...». Делился с молодыми ревнителя­ ми изящной словесности своими думами Викентий Вересаев. Артем Весёлый, лобастый, бритоголовый, читал им главы нашумевшей «Гуляй-Волги», «Рос­ сии, кровью умытой»/. Гостевой билет (награда за активное сотрудничество в литобъединении) дал возможность в 1934 году попасть на заседание Первого Всесоюзного съезда советских писателей, видеть и слушать А. М. Горького, ведущих мастеров мировой литературы. Отношение к Есенину углублялось, крепло понимание его самобытности и как несравненного лирика, икак эпического поэта. Вокруг имени Есенина буше­ вали полемические бури. «Не раз приходилось слышать разговоры о том, что Есенина сбил с толку город. Только надо хорошенько разобраться — какой го­ род: пролетарский или нэпманский? — замечает Золотов. — Труженику-крестья- нину рабочий город не может быть враждебным. Труд, как родное кровное дело, сближает Есенина с заводским и фабричным людом. У Есенина нет ни одного упрёка этому братскому люду. Иное дело — фальшиво враждебный мир сыто и праздно живущих нэпманов. В этой чёрной накипи, в Москве кабацкой трудно было не уронить, не зашибить душу, особенно такому ранимому человеку, как Есенин. Из распадающегося угарного нэпманского мира деревня виделась поэту как исцеление: это имать, и сёстры, иполе, дарившее хлеб, иберёзка над прудом, широкий луг за Окой, где не раз ходила в хрусткой траве коса Есенина...» С 1938 года В. Золотов учительствовал на родине, вёл русский язык илитера­ туру в Большесельской, затем Октябрьской средних школах Пронского района. Потом — грозовые сороковые. Минует год за годом... Помню, в журнальной редакции повести «Меж крутых бережков» (она впер­ вые опубликована под названием «Своя судьба» — «Нева», 1961, № 8) был за­ поминающийся эпизод. Первый привет родимого села возвращающейся домой Фене Яропольцевой шлёт ветряная мельница-работяга, что высится на краю Микулина. Почудилось вдруг девушке, что ветряк — живой, одухотворённый —призывно машет ей крыльями-руками, зовёт: «К нам! К нам!». Видимо, ре­ дактор нового издания пьесы счёл эту сцену анахронизмом. Между тем данный эпизод нёс в себе ёмкую реалистическую символику. Ещё четверть века назад Василий Золотов заметил и художнически «высветил» важный психологичес­ кий тип — человека, возвращающегся в деревню из города. Прошедшие годы подтвердили объективность инравственную значимость художественных обоб­ щений прозаика, чутко зафиксировавшего и эстетически полноценно отразив­ шего важные процессы, вызревающие в современной деревне. Примечательно, что Золотов уже в экспозиции повести настраивает читате­ ля на «есенинскую волну». Запоминается портрет героини и диалог: «В наших местах не столь уж часто попадаются такие пригожие девчонки. В осанке Фени, в её чистом лице, готовом вспыхнуть от радости и от гнева, чувствовался харак­ тер непреклонный и гордый. Лоб и щёки у неё были нежно-белые, как у северян­ ки, а волосы... волосы пышные, шелковистые, тёмные, не здешние, а какие ско­ рей встречаются у южанок, и брови — вразлёт, чёрные, «жуковые», как говорят вприокских сёлах, а под этими бровями глаза... Они такие большие, что у каждо­ го, кто в них посмотрит, у самого глаза распахиваются от изумления. 358