Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

очерковых циклах («Крестьянин икрестьянский труд», «Власть земли»), в сущ­ ности, подытоживающих подвижнический поиск нескольких поколений бел- летристов-демократов, Гл. Успенский, наряду с суровой правдой о нередко прямо-таки звериной, зоологической жизни люмпен-пролетариев деревни, по­ казал и вызывающую симпатию, безыскусственную «поэзию крестьянского труда», и неиссякаемые гуманистические и эстетические потенции в натуре крестьянина-труженика. В конце XIX — начале XX в. эта традиция своеобразно развивается в твор­ честве писателей, объединившихся вокруг горьковского «Знания». Историки литературы и критики обратили внимание, что и Вс. Иванов по- своему воспринял опыт предшественников. В частности, А. Воронский полагал, что ивановский Калистрат войдет в русскую литературу как новое значительное художественное слово, наряду с Иваном Ермолаевичем Г. И. Успенского, «му­ жиками» А. П. Чехова. О той же перекличке писателей разных эпох и о творчес­ ком развитии традиций идёт речь у М. Щеглова: «Власть земли» в литературе изображалась не раз как власть, уродующая душу, отнимающая счастье, разде­ ляющая людей. У Вс. Иванова земля объединяет, слепляетмужицкуюмассу, всем она одна — кормилица и усыпальница». «Деревня», «мужики», «крестьянский мир» у Вс. Иванова восходят к нахо­ дившейся во «власти тьмы», «власти земли» деревне, воссозданной на полот­ нах Григоровича, Тургенева, Решетникова, Успенских, Левитова, Короленко, Л. Толстого, Чехова, Бунина, И. Вольнова. В «Плодородии» Иванов говорит о том, как в «вековечном» сне храпят кержацкие избы». «Места наши — земли на душу не больше шагу. А от такой жизни шаг у наших меньше ребячьего», — горюет повествователь в «Крепких печатях» (1924). Вс. Иванов, как и демократы, уделил большое внимание «горю сёл, дорог и городов», повествуя о дореволюционной России. Много горя видела деревня Улея: насильники не раз «со сладострастием жестокости» зарились на её земли, на её женщин («прапорщику давно хотелось обнять здесь, на просторе, про­ стую, пахнущую хлебом, деревенскую девку...» («Партизаны»). От Чиликтин- ской долины до Тарбагатайских гор лютовало человеческое горе («Цветные ветра»), В аулах тоже бедность и беды («Киргиз Темербей»), Редко выпадали добрые дни и в деревне Глинище («Старик»), В рассказе «Авдокея» (1922) есть выразительные, философской глубины строки лирического отступления: «От вековых земель — вековые запахи. От запахов — мысли, как столетние кедры. ...Сидели мужики по лавкам, дума­ ли. Старые мысли одолеть труднее, чем корчевать кедры». «Старые мысли» в психологии крестьянина формировались столетиями в условиях беспра­ вия и произвола. Писатель с глубокой правдивостью и повествует об этом наследии старого мира, культивировавшего волчьи законы и нравы, враж­ ду людей. В рассказе «Отец и мать» (1921) воспроизводится поездка пове­ ствователя по большому Семиреченскому тракту. На кустах карагача видит он человечьи кишки. «Они высохли, ветер да коршун шебуршат ими. Тон­ кие сухие струны из человеческих кишок... Кто сыграет на этих струнах? — Воюют казаки с новоселами за землю. Поймают казаки новосёла, брюхо подрежут да и на палочку кишки-то и выматывают. Хохочет тот неудержимо, а те над ним... так со смеху и помрёт. 314