Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

сна, благодушно позёвывающий, смачно обсасывающий липкий мёд с усов, отец Леонид сытно-счастливо убеждён в незыблемой универсальности теории Кан­ та о божественной гармонии мира. «Удивительная гармония разлита всюду,— зло и страдания — это только тёмные пятна на общей картине», «необходимые тени», подчёркивающие свет «божьей благодати». С казённым равнодушием выслушивает отец Леонид мольбу крестьянина Данилы о спешном погребении умершего мальчонки. Его интересует лишь плата за отпевание. Глубокой си­ лой жизненной правды одухотворён образ Данилы, потерявшего сына. Нужда семьи настолько кошмарна и безызбывна, что нет даже времени проститься с мальчиком. Контрастом этому неутешному горю выглядит поведение благо­ душествующего священника, как бы хотевшего «жадно и ненасытно выпить разлитые кругом ароматы и плодородящую силу», озирающего «блаженные дали». Антиклерикальный пафос нарастает в финале новеллы. «Глухая, не на­ ходящая утешения скорбь» охватила Данилу. Туманом застилало глаза: «Тя­ жёлым мутным пятном проплывала в этом же тумане вся его мужицкая жизнь — убогая, обиженная и горькая от начала до конца...». Мастерство психологи­ ческого анализа ярко проявилось в поэтике пейзажа: « Кровавыми багрецами рдели края облаков... Кровавые полосы на небе разрастались и полыхали перед глазами, как пожар. Вот они залили кровавым потоком полнеба...». Пейзаж со­ относится с жизнью человека: «Нет, это не облака, а вся жизнь встаёт сплош­ ным кровавым пожаром...». Во всей этой «неизъяснимой жути» выплывает «разгневанное лицо того, кто владеет ираспоряжается жизнью», лицо грозного и неумолимого бога, а фиолетовые полосы облаков рассыпаны, как космы во­ лос на его большой голове. Лицо бога, жестокого и беспощадного к нему, Да­ ниле, несчастному и измученному труженику земли. Писатель-коммунист понимает всю сложность отхода крестьянина от веры в царей, небесного и земного. И у Данилы «зарождалась глухая вражда и дер­ зость». Правда, протест был стихиен и неосознан («...против кого эта вражда, Данила ещё не мог дать себе отчета...»). В самой духовной среде (особенно у молодых) обнаруживаются симптома­ тические перемены. В этом плане любопытен рассказ «Акриды» (1913), темати­ чески ихудожественно связанный с жанровой линией, идущей от «Очерков бур­ сы» Н. Г. Помяловского. «Уже давно в стенах бурсы велась ожесточённая война между начальством и учащимися» — таким суждением начинается повествова­ ние. Оказывается, «сущность» бурсы, несмотря на незначительные внешние реформы, осталась неизменной: «И как раньше искали в спальнях под подушка­ ми сочинения Белинского и Гоголя, так двадцать или пятьдесят лет спустя ис­ калиЛьва Толстого, Флеровского, Писарева, Чернышевского или последнююкниж­ ку современного журнала». Колоритен сатирический образ инспектора-«гонителя», «сладкогласой ехид­ ны» Венценосова («Мымры»). Проявления ума у воспитанников ввергали Мым­ ру в «помрачительное исступление». Но бурса уже не та, что во времена Помяловского, в ней идёт «ожесточён­ ная война». Репрессии не помогли. Уволены за тайное чтение книг Бюхнера иДарвина два оканчивающих курс перворазрядника. Но оппозиция нарастает. Молодые люди ищут и находят новую форму протеста: стал нелегально выпус­ каться рукописный журнал. Бурсак Флоренцов мечтает: «...махну в универси­ тет.. Во всяком случае, в попы не пойду, народ обманывать не стану». Писа- 282