Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

Сергей Петрович («Рассказ о Сергее Петровиче», 1900) не раз встречал на улице «людей, опустившихся до самого дна людского моря», «маленьких, исто­ ченных жизньюлюдей». Чиновник коммерческого банка Петров («Город», 1902) живёт в «меблированных комнатах», в таких же условиях, как, скажем, леви- товские и вороновские герои (укажем, для примера, на левитовский очерк «Мос­ ковские «комнаты снебилью»). Тщетно порывается андреевский герой, как и его предшественники, из смертельных объятий жестокого города («... ему почу­ дилось, что он задыхается и слепнет, и захотелось бежать, чтобы вырваться из каменных объятий...»). У денщика Кукушкина («Из жизништабс-капитана Каб­ лукова», 1898) тяготение «за город», в село, более определённо: он был выход­ цемиз деревни Собакиной, и «заколдованный мирдеревенских интересов» вла­ стно влёк его к себе, в нём давала о себе знать «мужицкая кровь, звавшая Кукушкина к тяжелому мускулистому труду— к земле и сохе» (обратим внима­ ние на «крестьянский уклон» мировосприятия андреевских героев, также иду­ щий от тщательно разработанной демократами темы «деревни»). Но город цеп­ ко держит свои жертвы; прибавляются лишь кладбища, на новых кладбищах «совсем нет зелени, и пока на них хоронят только бедняков» («Город»). Чаще правомернее, однако, говорить не столько о сходстве, сколько о раз­ личии подхода к изображению аналогичного жизненного материала у Андрее­ ва и писателей-демократов. Таковы, например, широко вскрытые демократа­ ми пласты жизни «отверженных», которых, по мнению Левитова, «неумолимо пожирает... гибельный порядок вещей» («Московские норы и трущобы»). Тот же Левитов художественно зафиксировал многочисленные типы воров, жули­ ков, карманников, жалких «мазуриков» (обитатели у Чёрной Женщины из очер­ ка «Ни сеют, ни жнут»). Изображая «битву безоружных бедняков с суровою жизнью», автор «Арбузовской крепости», М. Воронов, продолжая традиции физиологического очерка, дал условно-образную классификацию представи­ телей воровского мира: забирох, аферистов, поездушников, городушников, ку- шачников, форточников, громил, липачей и т. д. Андреев не прошёл мимо этой темы, тем более что условия России на рубе­ же XX столетия бросали на «дно» всё новые и новые жертвы. Но Андреев по- своему художественно отражает увиденное. Обратимся к рассказу «Предстоя­ ла кража» (1902). Писателя интересует прежде всего не быт, а психологическое состояние вора, которому «предстояла крупная кража, а быть может убийство». Детали воровского быта фиксируются лишь в том случае, когда они вовлечены в процесс переживаний героя, готовящегося к преступлению (и здесь многое идёт от Достоевского). Человеческое в человеке, на какой бы ступени социальной лестницы он ни находился, — вот что волнует Андреева. Трудно быть человеком в этом мире. Шёл человек на преступление— всё молчало, видимо, привыкнув к это­ му. А вот совершил он, в сущности, обычный поступок, сжалившись над по­ гибающим животным — и «диким хохотом» встречено его поведение (без­ молвный хохот всё рос исонмом озлобленных лиц окружал человека, которому нынче предстояло убийство и который нёс паршивого чёрненького щенка. Теперь не одни дома и сады смеялись над ним, смеялись и все люди, каких он знал в жизни, смеялись все кражи и насилия, какие он совершил, все тюрьмы, 264