Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

умершими от болезней обитателями были не редкостью для сурового края. Этой картиной заключает Тан рассказ «На каменном мысу». «На мёртвом стойбище» — название другого рассказа. Смертью за­ вершаются многие сюжетные линии цикла. Неизбывной горечью прониза­ ны финальные строки очерка «Русский чукча»: «Как и дикому оленю, ему останется, в виде последнего прибежища, бегство или, пожалуй, само­ убийство, к которому соседние ему пастухи прибегают при первом разо­ чаровании, часто из-за последнего пустяка...». Произошло недопустимое обесценивание человеческой личности. И причина этого явления кроется, по мысли автора, в условиях эксплуатации, когда недостойные «притяза­ ния и алчность» не пресекаются законом. «Кажной год дерут нас, дерут, как лисью куренгу... Где ни хватят, там и тянут», — жалуется старуха в «Русском чукче». «Податное ярмо» гре­ зится Митрофану даже во сне. Тяжёлое это ярмо, когда количество нахре- бетников неисчислимо. В мире, где процветают обман и грабёж, всё подчи­ нено расчёту. Нередко материальные соображения превалируют при образовании новой семьи. Трудна жизнь чукчи. Каулькай, например, с раннего детства попал в пастухи чужого стада («Кривоногий»), и это была участь многих его сородичей, которым изменило «оленное счастье». Кто только не грабил их: и «ясачный начальник» — исправник, и «тунгузские соседи», бравшие за каждый ножик по оленю-двухлетке, и русские проходимцы-купцы, уби­ вавшие по важенке за «четверть кирпича» чая, забиравшие по два «выбор­ ных быка» за бутылку спирта. «Сыну тундры» подчас приходилось до­ вольствоваться «монялом» (содержимым желудка убитого оленя). Порой Н. Тан увлекается фактографичностью, даёт факты без доста­ точного анализа, в результате чего в рассказах и очерках появляются сцены описательно-натуралистического характера: «Чукчи ели с тороп­ ливым остервенением, с какими-то отвратительными всхлёбываниями пос­ ле каждого куска, яростно разгрызая зубами кости». Или: «Пастухи и бабы, которые чувствовали ещё голод, дружно накинулись на вновь принесённое блюдо и скоро выпачкались в нём до ушей, напоминая обще­ ство пирующих людоедов, только что опустошивших жилы закланной жер­ твы». Подобные описания в «Чукотских рассказах» не единичны. Документальность, не ставшая предметом тщательного идейно-эстети­ ческого обобщения, ведёт к натуралистическим описаниям, к отступлениям от реалистических традиций И. Гончарова («Фрегат «Паллада»), А. Чехова («Остров Сахалин»), В описаниях угнетённого положения чукчей В. Богораз подчас ставит акцент на варварские обычаи, суеверия, дикие привычки «туземца», на его «зверства». Н. Тан в этом смысле уступает В. К. Арсеньеву («Дерсу Уза- ла»), не поднимается до высокой гуманистической позиции писателя-путе- шественника. Но в целом чукотские и колымские рассказы Тана шли в русле демократической литературы: он обращал внимание на положитель­ ные начала в характере представителей дальневосточных народностей. В частности, автора «Чукотских рассказов» восхищает природная ху­ дожественная одарённость маленьких чукчей и чукчанок. В непривлека- 224