Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

у него мимолётные деревенские радости, черноглазую жену Анфису. А потом — бродяжничество, босячество; Челкаш оказался «вырванным и выброшенным навсегда из того порядка жизни, в котором выработалась та кровь, что течёт в его жилах» (выделено нами. — В. Ш.). Российская действительность конца XIX века способствовала как «рас­ крестьяниванию», люмпен-пролетаризации жителей деревни, так и дек­ лассированию городских обывателей, мещан, мастеровых, также попол­ нявших ряды «золоторотцев». Люмпен-пролетаризация, поэтически зафиксированная ещё демократами середины минувшего столетия, к на­ чалу XX века приобрела размеры социального бедствия. И Горький был в числе первых, отразивших этот сложный социальный процесс. Современная ему критика стремилась осмыслить художнический вклад Горького в осмысление актуальной темы. В частности, Скабичевский сде­ лал попытку применить к горьковскому циклу о босяках свою теорию о «разрушителях» и «созидателях». Подгоняя под эту схему горьковских героев-»босяков», Скабичевский произвольно трактовал художественные тексты рассказов Горького. Так случилось, например, с «Коноваловым», в котором критик увидел образ разрушителя-босяка, якобы подтверждаю­ щий его суждение. При этом он ссылался на слова Коновалова: «Книги? Ну, будет уж, чай, тебе книги читать! Не для этого, поди-ка ты, родился». Подобная интерпретация текста Горького глубоко ошибочна, но в этой ошибке отчётливо проглядывают не только тенденциозное прочтение тео- региком-народником текста писателя, идущего к марксизму, но и неуме­ ние постичь новаторское решение темы о босяках. Цитируемые Скабичевским слова Коновалова не подтверждают его мысли о чуть ли не хронической неприязни «горьковских босяков» к книге. Воспроизведённые полностью, а не произвольно выхваченные из контек­ ста слова горьковского героя говорят о другом: «Совсем напрасно ты, Максим, в городах трёшься, — убедительно сказал Коновалов, выслушав мою эпопею. — И что тебя к ним тянет? Тухлая там жизнь. Ни воздуху, ни простору, ничего, что человеку надо. Люди? Люди везде есть... Книги? Ну, будет уж тебе книги читать! Не для этого, поди-ка, ты родился... Да и книги — чепуха. Ну, купи её, положи в котомку и иди. Хочешь со мной идти в Ташкент? В Самарканд или ещё куда?.. А потом на Амур хватим... идёт? Я, брат, решил ходить по земле в разные стороны — это всего луч­ ше... Легко и свободно... Никакого ни от кого стеснения...» Речь здесь идёт не о презрении Коновалова к книге, не об отрицании чтения. Коновалов стихийно выступает против бесплодного «книжного знания», интуитивно чувствует, что «насчёт порядков жизни» можно узнать только в самой жиз­ ни. Он убеждён, что «нужно на земле устроить порядок и в ясность людей привести»; мучительно мечется он в неведении: «Чего мне делать? Ведь я чувствую, всё чувствую, всякое движение жизни... но понимать ничего не могу и пути моего не знаю...» Книги, на чудодейственную силу которых так уповал народник Скабичевский, не давали желанного ответа. И увле­ кала Коновалова «тоска» в путь-дорогу. Едва ли нужно подробно останавливаться на толковании Скабичевс­ ким отношения босяка к книге. Но дело в том, что мнение кригика-народ- ника совпадало с мнением тех, кто не сумел постичь новаторства Горько- 199