Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

матики; тема эта возникает в рассказах и очерках о жителях городов, бося­ ках, люмпен-пролетариях. Сцены голода, крестьянской неустроенности, не­ вежества и забитости мужика («У него сначала в башке неурожай, а потом уже на поле...») возникают в «Емельяне Пиляе» (1893). В очерке «Два бося­ ка» (1894) дана динамичная картина молотьбы в кубанской станице; «про­ клятая машина» отрывает руку Маслову, работающему вместе с другими «голодающими». Изуверский обычай «деревенского» идиотизма (публич­ ное истязание женщины) воссоздан в очерковом рассказе «Вывод» (1895). Как некогда решетниковская Подлипная или левитовские Коровьи Слёзки, затерялась в зимних просторах неприметная Березянка: «Деревня состояла из двух десятков бугров снега, на ярком фоне его кое-где торча­ ли закопчённые трубы печей; выглядывали тёмные углы крыш и стен, тускло смотрели стекла кривых окон, а в одном окне разбитое стекло, заткнутое красной тряпицей, было похоже на громадный вытекший глаз» («Встреча», 1899): «Три маленьких окна смотрели внутрь избы, как три глаза, — холодные и мутные, они были тупо печальны». Трудно и горько крестьянину. Глядя на чахлую рожь, старик из деревеньки Лысой сетует: «Высосали землю-то!..». Повествователь заводит с ним разговор о «земле и о жестокой зависимости от неё крестьянской судьбы» (выделено нами. — В. Ш.) («Ма-аленькая!..», 1895). Голод «выжимает из деревни» её обитате­ лей («Решились... потому что других ходов нам нету, кроме как по миру...») («Голодные», 1899). Много горя видят деревни и окрестная природа. Ма­ териальное неравенство разлучает любящих друг друга Стёпу и Палагею («Свидание», 1899). Община, крестьянский «мир» не в состоянии поддер­ жать человека в трудную минуту. «Мир... сожрал он меня, мир-то твой...», — говорит Комову бежавший с каторги Брагин («Шабры», 1896). От предшественников-демократов идёт пристальный интерес Горького к крестьянскому началу в людях, давно порвавших или порывающих свою связь с деревней. Кровные узы, соединившие мужика с землёй, наложили неизгладимый отпечаток на индивидуальность человека; «власть земли» (с её отрицательными и положительными проявлениями) неизменно даёт о себе знать, хотя нередко и подспудно, неожиданно). Принадлежность к крестьянству проявляется в поведении, жестах, в языке, в складе мыслей босяков, мастеровых, люмпен-пролетариев. Своеобразно «высвечена» осо­ бенность крестьянина мыслить по-крестьянски в «Мальве» (1897). Яков лю­ буется морем. «Ежели бы всё это земля была! — восклицает он. — Да черно­ зём бы! Да распахать бы!» Прозвучавшая в этих словах «сила выраженного желания» импонирует Василию Легостеву, ему «приятно было слышать в словах сына любовь к земле», он надеется, что «эта любовь, быть может, скоро и настоятельно позовёт Якова... назад в деревню». Показательным в рассматриваемом нами плане является диалог о де­ ревне Челкаша и Гаврилы («Челкаш», 1895), «Ну, скажи мне, — заговорил Челкаш, — придёшь ты в деревню, женишься, начнёшь землю копать, хлеб сеять, жена детей народит, кормов не будет хватать: ну, будешь ты всю жизнь из кожи лезть... Ну, и что? Много в этом смаку?» Растревоженный словами своего спутника о солидной добыче, Гаврила вздыхает, «сразу вспомнив деревню, убогое хозяйство, свою мать и всё то далёкое, родное, ради чего он ходил на работу, ради чего так измучился в эту ночь». Связь 197