Шахов В. В., От Бояна Вещего до Есенина

«Религия мысли нашего народа», «не случайные факты мифического утверждения», но «строго вымерянные представления наших далеких пред­ ков» отразились в «фигуральном мире» быта, орнамента. Коньки на кры­ шах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье, расшитые полотенца — не простое узорочье, а «великая значная эпопея исходу мира и назначению человека». Проследим за логикой мысли автора «Ключей Марии»: «Конь как в греческой, египетской, римской, так и русской мифологии есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице. Ни Запад и ни Восток, взятый вместе с Египтом, выдумать этого не могли, хоть бы тысячу раз повторили себя своей культурой обратно. Это чистая черта скифии с мис­ терией вечного кочевья. «Я еду к тебе, в твои лона и пастбища»,— говорит наш мужик, запрокидывая голову конька в небо. Такое отношение к веч­ ности как к родительскому очагу проглядывает и в символе нашего пету­ ха на ставнях. Известно, что петух встаёт вместе с солнцем, он вечный вестник его восхода, и крестьянин не напрасно посадил его на ставню, здесь скрыт глубокий смысл его отношения и восприятия солнца. Он гово­ рит всем проходящим мимо избы его через этот символ, что «здесь живёт человек, исполняющий долг жизни по солнцу». Как солнце рано встает и лучами-щупальцами влагает в поры земли тепло, так и я, пахарь, встаю вместе с ним опускать в эти отеплённые поры зёрна труда моего. В этом благословение моей жизни, от этих зёрен сыт я и этот на ставне петух, который стоит стражем у окна моего и каждое утро, плеском крыл и пени­ ем встречая выкатившееся из-за горы лицо солнца, будит своего хозяи­ на». Голубь на князьке крыльца есть знак осенения кротостью. Это слово пахаря входящему. «Кротость веет над домом моим, кто бы ни был, войди, я рад тебе». Вырезав этого голубя над крыльцом, пахарь значением его предупредил и сердце входящего». Есенин полемизирует с теми, кто унижает достоинство русского чело­ века, кто, раболепствуя перед чужеземными поделками, отказывает рос­ сиянину в самобытности, творческих прозрениях («Если бы хоть кто-ни> будь у нас понял в России это таинство, которое совершает наш бессловесный мужик...»). С «глубокой болью» видит мыслитель-патриот «мерзкую клевету на эту мужичью правду»; он порывается изгнать чуже- бесов, как некогда изгнаны были торгующие из храма. Несказанно талантлив русский мужик; через эпос, мифы, орнаментику передаются из поколения в поколение прозрения предков; «мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы». Вглядитесь в цветочное узорочье крестьянских простынь и наволочек: здесь с какой-то торжествен­ ностью музыки переплетаются кресты, цветы, ветви. Каждое утро омывая лицо водою, вытирая лицо холстом с изображением «древа жизни», народ русский «немо говорит о том, что он не забыл тайну древних отцов выти­ раться листвою, что он помнит себя семенем надмирного дерева и, прибегая под покров ветвей его, окунаясь лицом в полотенце, он как бы хочет отпеча­ тать на щеках своих хоть малую ветвь его, чтоб, подобно древу, он мог осыпать с себя шишки слов и дум и струить от ветвей-рук тень-доброде­ тель». По законам красоты соотносятся детали внешне непривлекательного 19