С.Ю. Ковалев Липецк авиационный (1912-1941)

- Какое там образование... Три класса, да и то третью зиму не доходил... - У нас открыта вечерняя школа для взрослых. Приказываю в обязательном порядке посеш,ать ее, учиться. Так я стал обозным и одновременно школьником на военном аэродроме... Я развозил громыхавшие на телеге железные бочки с бензином. Вечерами посещал школу. Из всех з^еников я, пожалуй, был самый беспокойный. Никто не задавал столько вопросов учителям, сколько я. Но нужно сказать, что учителя не были на меня в обиде и охотно рассказывали обо всем, что меня интересовало. Они понимали, что мне не терпелось наверстать то, что было упущено в детские годы. Днем же, выполнив свои несложные обязанности и накормив лошадь, я бежал на аэродром к самолетам. Я был рад каждому случаю повертеться подольше около самолета. Машины притягивали меня к себе, как магнит. Я старался как можно больше «помогать» механику: наливал бензин в бак, подавал инструмент, придерживал крыло, когда он пробовал мотор, при посадке самолета бежал навстречу, чтобы помочь летчику подрулить на место стоянки. Красноармеец Водопьянов (в центре) в рядах Дивизиона воздушных кораблей «Илья Муромец» Вскоре я прослыл таким любителем авиации, что мне (до сих пор не знаю, в шутку или всерьез) дали звание «наблюдатель правого крыла», - я должен был следить за чистотой правого крыла самолета. И я по-настоящему гордился своей работой. С какой любовью я чистил, мыл, вытирал крыло после каждого полета и перед уходом в воздух! Я сам порой был не так чист, но «мое крыло» блистало как зеркало. Меня часто похваливал старший механик Федор Иванович Грошев. Впоследствии он стал лучшим полярным авиамехаником и прославился своими полетами в Арктику с летчиком Бабушкиным. Но и тогда уже он считался лучшим мотористом дивизиона. Деревенская жизнь, моя неграмотность долго сказывались, долго мешали мне успешно продвигаться вперед. Мне приходилось учиться не только мастерству, не только изучать мотор, но и прислушиваться к каждому слову товарищей. В то время я больше молчал. И не потому, что неразговорчив был. Нет, я любил поговорить. Молчал потому, что часто надо мной смеялись. Уж очень язык у меня был «тамбовский»! Иногда скажешь слово, а потом краснеть приходится. Я просил товарищей следить за моим произношением и поправлять меня. Был я крепкий, молодой, любознательный парень. Старшие меня любили, с ними я больше и проводил время. У них я учился, как вести себя за столом, что надо есть вилкой без ножа, что с ножом, а что и просто руками. Учился не сморкаться «между пальцев», а 334