С.Ю. Ковалев Липецк авиационный (1912-1941)

Решил пойти к другому священнику - отцу Константину. Отец Константин всегда спрашивает: «Говори, еще, в чем грешен». Вот я ему все и расскажу. Правда, потерплю здесь убыток - копейку уже отцу Петру отдал, - но зато тяжесть с груди сниму. Подхожу к отцу Константину. Сначала он спросил, что и отец Петр, а потом: «Какие еще грехи есть?» Задрожал я, боюсь сказать. Если б это был какой другой грех, а то ведь церковные деньги воровал! А вдруг поп отцу скажет, - отец ведь запорет меня, он и так стал колотить меня часто! Замешкался я, ну, а батюшке некогда канителиться со мной за копейку, когда у него очередь. «Целуй крест и уходи». Ну, думаю, может быть, до будущего года не умру, тогда уж обязательно все расскажу. Наконец удалось накопить денег, и я первый раз в жизни пошел в кинематограф. Все, что я увидел, поразило меня. Перед началом сеанса выступал артист, пел куплеты. Потом на белом полотне замелькали; люди, дома, автомобили... Долго я не мог заснуть в тот вечер. С тех пор я часто стал ходить в кино, особенно, когда стало легче доставать у деньги. Один раз даже пригласил в кино девушку и объяснял ей содержание картины как хороший знаток. А вскоре на заборах Липецка появились огромные афиши, напечатанные красными и зелеными буквами: «ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! Ипподром императорского Бегового общества. ЕДРШСТВЕННЫЙ ПОЛЕТ АВИАТОРА НА АЭРОПЛАНЕ. Полет состоится при любой погоде. Все места нумерованы. Просят публику собираться заблаговременно и занимать места по номерам билетов». Билеты стоили дорого, я не мог даже мечтать о том, чтобы попасть на ипподром. Стоял часами за забором, но ничего не видел: летчик по договору с хозяином не имел права подниматься выше забора. Однажды мне довелось подвезти в город знакомого гимназиста. - Вот, Миша, - говорит гимназист, - теперь свобода, теперь все будут равными, а землю у помещиков отберут... Революция. Что такое революция - я не понимал. На моих глазах разоружали городовых. В них бросали ледяшки смерзшегося снега. Я тоже бросал, но смысла событий не понимал. Еородовых я не любил за то, что они плетками разгоняли хороводы. С фронта возвращались солдаты, кричали: «Долой войну». Еоворили о временном правительстве, во главе которого стоял Керенский... В Липецке и в нашем селе появились большевики. Они говорили, что все должно принадлежать бедным: земля - крестьянам, заводы, фабрики - рабочим... Настоящий самолет я увидел впервые, когда мне было восемнадцать лет. Как-то раз работаю с отцом во дворе. Мы покрывали соломой крышу сарая. Я сидел наверху, принимал солому, отец подавал. Вдруг слышим шум. Отец говорит: «Вон летит аэроплан». Я так задрал голову, что чуть не свалился с крыши. - Вон люди сидят, - заорал я, - вон они - на крыльях! После я узнал, что это не люди сидели на крыльях, а стояли моторы, по два мотора на каждом крыле. Самолет этот был гигант воздушного флота - четырехмоторный «Илья Муромец». В январе 1918 года, когда я «вышел годами», меня женили, по старому деревенскому обычаю, не спрашивая моего согласия, на нашей односельчанке Даше. Не лежало у меня сердце к нелюбимой жене! Недружно жил я с ней и в 1919 году не выдержал, ушел из села, поступил добровольцем в дивизион тяжелых воздушных кораблей «Илья Муромец». Он был расположен поблизости, в городе Липецке. 27 февраля 1919 года я был принят добровольцем в Красную армию, в дивизион воздушных кораблей «Илья Муромец»... - А какое у вас образование? - спросил командир товарищ Ремезюк. 333