С.Ю. Ковалев Липецк авиационный (1912-1941)

себе только четверть десятины посаженной картошки и полдесятины посеянной ржи. Но, тем не менее, в 1912 году мы переехали в свой дом. В новом доме жизнь началась невеселая. Посуды, и той не было - за всякой мелочью приходилось бегать к соседям. В долгах, как говорится, как в репьях, были. В семье все, от мала до велика, работали, не считаясь ни с силами, ни со временем. Я к тринадцати годам исполнял уже всю крестьянскую работу: пахал, косил, молотил цепом, возил камни на завод, даже пилил доски. И, несмотря на это, положение наше не улучшалось, долги росли. Чтобы расплатиться с долгами и хоть немного обзавестись хозяйством, отец решил бросить пить. Зажили мы сравнительно хорошо... Отец стал веселым, радостным. Весной 1913 года... мы купили лошадь, разделались с долгами. Выкупили всю свою землю, стали заниматься только крестьянством, а зимой возили известковый камень на металлургический завод в трех верстах от нас. Отец ломал, я возил... К зиме купили еще одну лошадь, сложили из камня амбар для хлеба и хранения сбруи. В том году я первый раз увидел автомобиль. Я готов был бежать за ним без конца, - так он мне понравился! Однажды стою я возле лавки, сын лавочника тоже вышел. - Борис, - говорю, - сейчас пойдет автомобиль, я слышал гудок в городе. - Эка невидаль - автомобиль! Я еще и не то видел в туманных картинах. Аэропланы летают, автомобилей сколько угодно, а какие уж города, разве такие, как наш? Я заинтересовался. - Какие это, Борис, туманные картины? - А на белом, полотне. Там люди, как живые, бегают... - А где показывают? - В кино «Унион». Заплати двадцать копеек - и увидишь. Я каждые три дня хожу. Вот, думаю, что на свете творится - я и не знаю. Борис моложе меня, а все знает. Он сын лавочника, у него деньги есть, а я где возьму? Отец у меня щедрым не был. Давал в праздник по три копейки, больше и просить не стоило. «На что они тебе? - говорил отец. - Дал на зерна - и хватит». Но был у меня еще один доход. Каждое воскресенье меня посылали в церковь и давали десять копеек. На эти деньги должен был я купить просвиру - три копейки, две свечки по три копейки - спасителю и божьей матери и одну свечку за копейку - на канон поставить. Я уже тогда покуривать стал. Пачка табаку стоила четыре копейки, коробка спичек - копейку, да на копейку два листа бумаги, - как раз мне хватало на неделю. Просвиру я не мог не купить (головку от нее должен был принести домой). Остальную часть надо было раздать прихожанам, помянуть младенцев за упокой - Федю и Тимошку - и за здравие бабушки, дедушки и крестной матери, которая жила в монастыре. Но я просвиру съедал сам, - жалко было отдавать, ведь она из белой муки, а за копейку покупал свечку и ставил на канон. Там святых много, думаю, если спаситель и божья матерь обидятся, то эти святые на каноне поддержат. Я знал, что делаю большой грех, но надеялся на великий пост, когда смогу покаяться во всех грехах. Мне бабушка как-то рассказывала: разбойники - и те в святые попадают после покаяния, а мы-то уж и не так грешны, нам легче. Как только исповедуешься в грехах, так ты - святой человек; если помрешь - прямо в рай попадешь. И я думал: если уж умирать, то хорошо бы после исповеди. Пришло время говеть. Я решил покаяться, во что бы то ни стало! Подхожу к отцу Петру, он спрашивает: «Мать ругаешь?» - «Грешник». - «Отца?» - «Грешник. - «Завидуешь?» - «Грешник». - «Целуй крест» - и, дескать, катись, не задерживай. Как же, думаю, быть, - так и не покаялся! 332