Ковалев С.Ю. Липецк авиационный (1941 - 1945)

правым разворотом скорее уйдешь из смертельного круговорота. Видимо, только этим и объяснялось решение капитана. Он хотел сделать как лучше, а вышло... Вышло вот что. Заметив разорванный строй штурмовиков, «мессершмитты» бросились на них словно акулы, рассчитывая перебить по одному... Перестроившись в какое-то чертово колесо, огненно-свинцовые зубья которого должны крушить все, что попадается на пути, «мессершмитты» кинулись на «ильюшиных». Но вражеские летчики, кажется, забыли про нашу взаимовыручку... Сообразив, что таким способом нас не одолеть, противник разделился на две группы. Одна продолжала наскоки на «ильюшиных», другая осаждала нашу тройку. Кидаться из стороны в сторону для того, чтобы увернуться от прицельных очередей, защищать друг друга, и отбивать атаки на штурмовиков было очень тяжело и изнурительно. Тут уж не до рассуждений об опасности, успевай только поворачиваться. Вот так, оттягивая врага на северо-восток от Орла, мы и вертелись в этой гигантской воздушной карусели. Крутились до тех пор, пока расстояние до «илов» обеспечивало визуальную видимость. А когда штурмовиков не стало видно, я понял, что ошибка, допущенная их ведущим, не останется без неприятных последствий. Итак, «ильюшины» ушли в сторону Мценска по одному. Тем самым они сняли с нас ответственность за их безопасность. Мне не верилось, что железный капитан сделал это умышленно. Возможно, он оценил обстановку, решил оторваться от нас, чтобы облегчить наше положение. Все-таки против трех «мигов» осталось не двадцать, а десять «мессеров». Что же касается «илов», то они были способны вести воздушный бой самостоятельно, без всякого прикрытия. Трое против десяти!.. Бьемся насмерть. По лицу струится горячий пот. От больших перегрузок тело наливается свинцовой тяжестью. Порой кажется, что глаза вот-вот вылезут из орбит или лопнут барабанные перепонки. Темные кадры сменяются зелеными, желтыми, красными. Самые страшные из них - красные - разрывы зенитных снарядов. - Держитесь, ребятки! - снова подбадривает меня и Александрюка наш командир Стоянов. Мы держимся. Более того - кто-то из нас завалил «худого». Их осталось девять - по три на каждого. Но и наши машины здорово посечены вражеским свинцом. Сражаясь то на вертикалях, то на горизонталях, выбиваем «мессеров» друг у друга из-под хвоста. А сами тянем от Оки к Зуше - ближе к своим. Крутится огненное колесо воздушного боя, мелькают в сумрачном небе выхлопы моторов. Вот уже фашистов осталось восемь. Виктор Александрюк кричит: - Еще один загремел! - Молоде... - слышится в ответ голос Стоянова. Он почему-то не договорил этого слова. Что с ним случилось ? Осмотревшись, я увидел двух горящих истребителей, несущихся навстречу друг другу. Никто не хотел уступать - ни Стоянов, ни вражеский летчик. Через несколько мгновений огненные шары, столкнувшись в воздухе, озарили, казалось, полнеба. - Прощай, командир! - послышался скорбный голос Александрюка. - Прощай, Саша, - повторил я, провожая взглядом огромный факел, перед которым расступилась обнимавшая землю тьма... Мы остались вдвоем, продолжали бой с семью «мессершмиттами». Вскоре Виктор доложил, что вражеский зенитный снаряд разворотил хвостовое оперение его машины, и она плохо слушается рулей. Ответив, что надо держаться до последней возможности, я ощутил, как мой «миг» вздрогнул, словно натолкнувшись на какое-то препятствие. И тотчас же радио донесло до меня крепкое словцо Александрюка. Он, оказывается, отогнал от меня назойливого «мессершмитта». Не знаю, как это удалось ему сделать на покалеченной машине. - Спасибо, друг! - поблагодарил я Виктора. 184