Ковалев С.Ю. Липецк авиационный (1941 - 1945)

А вот и объект для разведки: длинная колонна танков. Пыль от нее стелется в направлении Дона, туманом закрывает зеленые лоскуты полей. Считаю: около сотни. Докладываю Кобякову. В перелесках помимо танков видны и автофургоны, автомобили, тщательно замаскированные сетями, ветвями. Средства маскировки свежие, значит, фашистская техника прибыла сюда недавно. Напрягаю зрение, пытаюсь хоть приблизительно определить ее количество. Кобяков несколько раз запрашивает, удалось ли мне что-нибудь сосчитать. Вот и конечный пункт разведки. Карта быстро заполняется условными знаками. Возвращаемся назад — сведения очень важные, их следует немедленно сообщить в штаб. А что, если бой?.. Успокаивает мысль: на картах у товарищей тоже не пусто. Если один летчик не возвратится, даже если не прибудут два, все равно результаты разведки станут известны командованию. Разворачиваемся за машиной замкомэска. Я крайний ведомый и замыкающий, на меня возлагается обязанность прикрывать группу. Не прошло и минуты, как за нами на малой высоте, включив форсаж двигателей, устремились шесть «мессершмиттов». Окутанные дымом и копотью, они шли явно на перехват. Докладываю ведущему группы. — Степаненко, держись строя, — слышу голос Кобякова. — Идем домой. Ведущий решает не вступать в бой. Но как быть мне? Фашисты наседают. Бездействие может привести к тому, что они перебьют всю группу. Маневрирую слева направо. «Мессеры» подтягиваются все ближе. «Харрикейны» дают полный газ, но это не помогает. Воздушный бой (рисунок) «Мессершмитты» открывают огонь. Докладываю по радио командиру: — Я — Степаненко. Принимаю бой! Резко разворачиваюсь и иду в лобовую атаку. Наша группа в этот момент удаляется на северо-восток. Что руководит поступками летчика в такой момент? «Безумство храбрых», чувство долга или понимание ответственности за выполнение боевой задачи? Об этом думаешь потом. А тогда мысль вертелась вокруг одного: во что бы то ни стало задержать врага, не допустить к группе, оградить ее от дальнейшего преследования. Направляю свой «харрикейн» на разрисованный «мессер», а сам думаю: «Ну, теперь держись, Иван. Чья возьмет, тому и повезет...» Снова разворачиваюсь, ловлю врага в прицел, бью из пушки. «Мессершмитт» вспыхивает. Дым валит из хвоста. Захожу на второго фашиста, но тут на меня наседают два хищника снизу. Осколки снарядов барабанят по броневой спинке сиденья, двигателю и водяному радиатору. Двигатель кашляет и дает перебои. Осколки секут обшивку, залетают в кабину. Чувствую, как с лица брызнула кровь, струйками потекла за пазуху. Тяну машину в левый вираж, но сверху на меня бросается третья пара «мессеров». В кабину повалил дым, становится тяжело дышать. Глохнет двигатель. «Держись, Иван!» — подбадриваю себя. Однако держаться в воздухе уже не на чем: подбитая машина теряет скорость, резко снижается. Выпрыгнуть с парашютом? Но внизу идет жаркий бой. Его размеры и глубину трудно определить. На созревшей хлебной ниве пляшут всплески яркого пламени. Если и сяду, то только в огонь. Решаю приземляться, другого выхода нет. В первые минуты защита — самолет. Правда, ненадежная. В бушующем море огня и он может вспыхнуть и взорваться. Отдаю ручку управления от себя, выпускаю шасси. Самолет бежит по горящей ржи, вихрит дым и пламя. Огромный смерч, движущийся со скоростью самолета, яростно 162