Китаев А.С., Под сенью Усманского бора

Усманское краеведческое общество 71 Глава 1. Там, где ключ Студеный... зенитка в кустах — я бы сейчас с вами не разговаривал бы. Один самолет, похоже, подбили. Приходилось мне и в разведку одному ходить. Нам надо было через деревню проехать, а ее немцы уже заняли. Я сходил, посмотрел и предложил такой план: подобраться тихонько, с выключенными фарами, а потом врубить их на всю, и ехать — авось ослепит немцев, они и не разберут, свои или чужие. И что же вы думаете? Удалось. Проскочили у фрицев под самым носом. Добрались до штаба дивизии, встретил я своего знакомого, начальника санслужбы. И он отправил меня на передовую. Страх? Нет, не было, я не боялся. На войне невозможно думать о жизни, надо жить сегодняшним днем, одним мгновением. Я постоянно находился от немцев на таком расстоянии, когда их видно. На полдороге меня перехватили наши, там одинокий дом стоял у дороги, дальше, говорят, не ходи, уже в живых никого нет. Перед заходом солнца мы увидели, как по этой дороге идут немецкие машины и пехота. Решили отступать в посадки, у меня было задание: сбросить пулемет в колодец. Дополз до колодца, а немцы палили трассирующими. Пулемет сбросил, пополз обратно... Тут меня и задело: тяжелое ранение в левый локоть. Четверо ребят меня подхватили, помогли добраться до своих, я сознание все время терял — мне плохо было, видно, большая кровопотеря. А потом было отступление. Шли и днем, и ночью. Помню, нас догнал грузовик, народу битком, стоят. Но все- таки местечко для раненого и двух санитарок нашли. На рассвете нас высадили у речки, похожей на Усманку. Правее сильно бомбили, там переправлялись основные войска. Девочки- медсестры ушли за помощью, сказали мне подождать. Через некоторое время вижу, мужичок на лодке плывет, подзывает меня, на тот берег перевез. Там меня встретили... Я их называл "деды Щукари" — русские, переметнувшиеся на немецкую сторону. Вижу: труп лежит. Мысль одна была: как меня рядом с ним уложат, в затылок или под левую лопатку... Убивать не стали—повели вдоль реки. Гляжу—люди сидят, много, вокруг—охрана. Один из тех, кто меня вел, дал команду при попытке к бегству стрелять без предупреждения. К заходу солнца всех построили и повели. Ночевали в церкви. Наутро нас отвели в Лохвицу, это Полтавская область. Помню небольшое здание — я зашел и упал... Очнулся — никого нет, сидит один раненый в грудную клетку, его кормит девочка лет пятнадцати. И он говорит: "Верочка, этот человек 20 дней не ел и не пил". Сколько я пробыл без сознания — не помню, видимо, долго. Деньги были в кармане — целы, а документов нет. Охраны никакой не было, и я пошел на перевязку, рука вся почернела. Доктор глянул и командует: "Рауш" — то есть наркоз. А я: "Не надо рауш, я не перенесу". Доктор меня понял: "Вы знаете, коллега, самый красивый протез не годится против изуродованной руки. Терпите". Потом, после перевязки, пошел в комендатуру за паспортом. Девушка, которая мне его возвращала, вложила туда записку на немецком с круглой печатью и велела предъявлять немцам, если остановят. По сей день не знаю, что там было написано, но очень мне эта бумага помогла. С рукой было совсем плохо, думал, "антонов огонь" — гангрена — а в ране оказался клубок белых червей. Несколько дней я сам руку промывал, благо, Верочка достала марганцовки. А потом она прибежала и говорит: вас, мол, всех — на эвакуацию, в концлагерь. И я решил уходить, охраны-то не было. До окраины Лохвицы Верочка меня проводила, и я пошел к своим. 6 суток шел. С немцами, конечно, встречался. Вел себя спокойно, на вопросы отвечал, что иду домой, в Воронеж. И что же вы думаете — отпускали. Один раз даже покормили — дали полбанки тушенки — и подвезли. Я так думаю — это потому что раненый. Прошел Сумы, там дальше село, встретил наших разведчиков, они показали направление — километра два идти. А там конные. Я немецкую бумажку-то и съел. Потом были госпиталя в Старом Осколе, в Самарканде — там я с братом Павлом встретился — он военный летчик. Все 4 брата моих воевали. Один пропал без вести... А меня 7 марта 1942 года демобилизовали и дали пожизненную инвалидность. ...Максим Иванович собирался воевать, рвался на фронт, хотел быть полезным родине, но... ранение было серьезным. Тогда Фурсов, эвакуировавшись с семьей в Алма-Ату, решил продолжить учебу, поступил в институт на лечебный факультет. В 1944 году Фурсовы вернулись в Усманский район, и, после окончания Воронежского института и курсов хирургов Максим Иванович решил работать в селе. ВБреславке было свободноеместо завамбулаторией, и Фурсовы отправились жить и работать туда. — Мне было не тяжело, я влюблен в медицину. Делал операции, в том числе и гинекологические. Почему-то самые сложные случаи и операции выпадали на праздники. Бреславскую амбулаторию он возглавлял 11 лет, а в 1958 году его перевели в Усмань завотделением "Скорой помощи". В 1962 году, пройдя курсы в Казани, Фурсов стал рентгенологом, одновременно работал хирургом на полставки. О медицине Максим Иванович говорит так: — Где бы я ни жил, где бы ни работал, старался все делать по совести. Никогда, ни одного раза больному я в помощи не отказал. Сейчас свободного времени у Максима Ивановича не так уж много: каждое(!) утро он делает зарядку, до пояса обливается холодной водой, сам ходит в магазин, кормит целое семейство кошек, занимается домашними делами. — 9 царей я пережил, и при Путине хорошо себя чувствую, — улыбается Фурсов. Дай Бог этому человеку, прошедшему войну, много лет отдавшему благороднейшей профессии врача, здоровья, долголетия (тьфу-тьфу) и неиссякаемой бодрости и оптимизма. НЖ-2005-02-01 Анна ПОРОТИКОВА.