Китаев А.С., Документальное эхо войны

65 Погиб Саша в бою вместе со своей машиной. ...Мой брат Николай родился в 1922 году. В октябре сорокового года был призван на действитель­ ную военную службу. Закончил пехотное училище. За три года пребывания на фронте был че­ тырежды ранен. Участник героической Сталинградской эпопеи. Воевал и на Ленинградскомфронте. За скупыми строчками его фронтовых писем чувствуется нелегкая жизнь фронтового разведчика, побывавшего и в тылу врага, и в пекле ожесточенных боев. В одном из них тяжело раненный Николай попал в фашистский плен. Плен. Какое это страш- ное слово. Зверство фашистов по отношению к безоружным советским людям не знало границ. Но как только зажили раны, Николай бежал из плена. «Пришлось вдосталь хлебнуть горя. Ел хлеб с опилками и дохлую конину. В письме всего не напишешь», — сообщал он после плена уже опять с фронта. В июле сорок четвертого мне вручили «похоронку». В ней сообщалось, что брат погиб смер- тью храбрых в городе Красногородском. Там теперь есть братское кладбище. Над ним шефствуют местные школьники. Там же вечным сном спит Николай. ...Детство я проводил вместе со своим замечательным другом, жившим по соседству, Анатолием Быковым. До войны Толя работал в госбанке счетоводом. И кто знал, что из скромного счетного работника этот тихий паренек превратится в бесстрашного воина-артиллериста. Он не дрогнул, когда на его пушку двигалось громадное чудище фашистского танка, и в упор расстреливал его. Хладнокровно и метко, как на учениях, Толя выпускал снаряд за снарядом. Атака отбита. Вокруг семь вражеских обезвреженных танков. В 1947 году герой вернулся с войны. Грудь его украшали ордена и медали. Но тяготы и лише­ ния, ранения и контузии дали о себе знать. Здоровье бывалого воина ухудшалось с каждым днем. Весной сорок седьмого Анатолий умер. Могила друга находится на Усманском кладбище. В нашей стране никто не забыт, ничто не забыто. А память о друзьях-воинах, отдавших свою жизнь за счастье живых, будет жить в народе вечно! 17.01. 1970 г. *** Осень и начало зимы 1942 года на Смоленщине выдались холодными. Танкисты порядком мерзли. Не спасали от холода ни теплая одежда, ни ватные стеганые брюки. В железной коробке танка зимой волчий холод... На маршах-переходах мы нередко оставляли в машине одного механика-водителя. А осталь- ные три члена экипажа тридцатьчетверки садились на броню, сзади башни. Механик услужливо открывал жалюзи. Горячий воздух от ревущего, пышущего жаром мотора ласково обволакивал наши руки, лицо, шею... Танкисты отвыкли от такого тепла и уюта, который называется домашним очагом. Нас не- удержимо тянуло в лес: там и маскировка, и дрова в избытке, и лесоматериал, да и ветер не так лютует, как в открытом поле. Величественны смоленские леса! Вокруг стояли и шумели вершинами могучие осины, строй- ные сосны, белокорые березы. О чем-то шептался низкорослый подлесок... Каждый экипаж выбирал себе поляну по душе. И за дело! Визжала пила, стучал топор, звенела лопата. Вокруг шутили: «Сейчас отгрохаем княжеский терем!», «Нет, номер люкс гостиницы «Ме- трополь»!» Землянки с бревнами в два наката вместо потолка — наше временное пристанище, росли как грибы после дождя. Землянка — для ночи. Днем надо работать. Уйму времени отбирало техобслуживание, военные занятия, разные хозяйственные нужды. Ведь война — работа, и к тому же очень тяжелая! К ночи мороз, как известно, крепчает. Пока в «буржуйке» потрескивают дрова, в нашем убогом жилище тепло и относительно уютно. Набросав хвойных веток на нары, сняв шинели, которые превращаются в походные одеяла, мы ложимся и мгновенно засыпаем. Но дрова — не каменный